Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести

Дюрренматт Фридрих

Между тем Эльзи уже давно была дома. Староста Претандер колол дрова в сарае. Человек он был замкнутый и грубоватый, но упорный, на его круглом, как блин, лице выделялись густые пшеничные усы, а жесткие волосы на голове топорщились, как стерня. Он был бы веселым человеком, родись у него сын. Но родилась дочка. Жена давно умерла, кроме Эльзи, у него никого не было, а Эльзи — девочка, и потому он был груб и резок с ней, так что при виде ее он лишь спросил, где пес, где Мани, и не обратил особого внимания на уклончивость

ее ответа — «не знаю». Он решил, что пес никуда не денется, и, когда тот явился с кольтом «Смит и Вессон» в пасти, с грохотом таща за собой перевернутую тележку, он подумал только: слава Тебе, Господи, с Мани ничего не случилось, видать, он вспугнул браконьера, хороший пес, умный. И даже не заметил, что Мани вернулся домой без бидона.

Около двух часов пополудни полицейский Лустенвюлер въехал в деревню на джипе. Полицейским он сделался лишь благодаря протекции своего отца, правительственного советника Лустенвюлера, поскольку был на 15 сантиметров ниже нормы. Но всю свою жизнь он только и делал, что жрал, а потому и хотел стать полицейским или сторожем на железной дороге, чтобы и впредь не надо было ничего делать, кроме как жрать. Но поскольку железная дорога наотрез отказала, оставалась одна полиция, где его в конце концов сплавили на отдаленный полицейский участок в ущелье Вверхтормашки, что в двенадцати километрах от деревни. Лустенвюлер притормозил перед домом старосты, но не вышел из джипа, а только посигналил. Огромная голова Мани высунулась из собачьей конуры и вновь скрылась. Дверь дома распахнулась, на крыльцо вышел староста.

— Привет, — поздоровался с ним полицейский.

— Чего надо? — спросил староста.

Из конуры опять появилась голова Мани.

— Ничего, — ответил полицейский.

— Значит, и говорить не о чем, — буркнул староста и вернулся в дом. Из конуры вылез Мани, потянулся и потрусил к джипу. Лустенвюлер вдруг перепугался и со страху окаменел за рулем. Пес обнюхал джип, повернулся и трусцой вернулся в конуру. Лустенвюлер посигналил. Еще раз и еще. Староста вновь вышел из дома.

— Теперь что? — спросил он.

— Надо с тобой поговорить, — ответил полицейский.

— Тогда входи, — сказал староста и хотел было вернуться в дом.

— Не могу, — замялся полицейский. — Твой пес…

— Что с Мани? — спросил староста. Пес опять вылез из конуры.

— Он кусается, — выдавил Лустенвюлер, с опаской глядя на приближающегося пса.

— Чушь, — отрезал староста. Пес завилял хвостом, неожиданно прыгнул в джип и облизал Лустенвюлеру лицо.

— Мани, на место! — спокойно скомандовал староста.

Пес потрусил в конуру.

— Видишь, какой он послушный, — заметил староста.

Но Лустенвюлер остался при своем:

— Он укусил сторожа в пансионате.

Из дома вышла Эльзи.

— Неправда, — сказала она, — неправда, на меня напали двое парней, один из них меня… в луже молока… Лустенвюлер видит, какой у меня вид, я вся взлохмачена и исцарапана, только отец ничего не видит. А пес укусил второго.

— Девка, — набросился на Эльзи староста, — что там у вас стряслось?

— Бидон перевернулся, — сказала Эльзи, — и я с первым парнем повалилась в лужу…

Староста вошел в дом и вынес кольт.

— Его принес Мани, — сказал он и опять накинулся на Эльзи. — А ты заткнись, пес имел дело с браконьером.

— Нет, со сторожем, — гнул свое Лустенвюлер. — Мне позвонили из пансионата. — Потом спросил: — А что, черт побери, случилось в луже молока? Полиция должна знать все.

— То и случилось, что должно было случиться в луже молока, это и полиция может сообразить, — ответила Эльзи.

Лустенвюлер задумался.

— Ты так полагаешь? — спросил он, помолчав.

— Не задавай глупых вопросов, — ответила Эльзи.

— Так, значит, парней было двое? — опять спросил Лустенвюлер.

— Двое, — спокойно подтвердила Эльзи и вошла в дом.

— Двое, — повторил полицейский и покачал головой.

— Эльзи несет чушь, — сказал староста.

— Странно, — пробормотал Лустенвюлер и поехал вместе со старостой в пансионат.

Главный вход был заперт, дверь на кухню тоже, рядом они обнаружили лишь пустой бидон и остатки пролитого молока. Оба покричали. Никто не появился.

— Странно, — опять пробормотал полицейский, после чего оба поехали в участок. За двадцать с лишним лет службы в полиции Лустенвюлер превратил свой офис в кухню: стены сплошь увешаны колбасами и окороками, во всех углах что-то булькало, варилось, жарилось, кипело, мариновалось, столы были завалены фаршем, луком, чесноком, зеленью, крутыми яйцами, кочанами салата вперемешку с полицейскими донесениями, фотографиями преступников, наручниками и револьвером, а также заставлены открытыми банками с тунцом, сардинами и анчоусами.

— Я приготовил мясной суп с сельдереем, репчатым луком, чесноком и белокочанной капустой, — сказал Лустенвюлер и налил себе полную тарелку из клокочущей на плите кастрюли, потом поставил ее на письменный стол и начал есть, прерываясь только для того, чтобы печатать на машинке протокол, а также налить себе вторую, а потом и третью тарелку супа. Затем он взял в руки готовый протокол, пробежал его глазами, стряхнул с листа брызги супа и сказал старосте, чтобы тот подписал свои показания. Потом отрезал кусок сала от висевшего на стене окорока. В эту минуту в дом вошел расфранченный и благоухающий Оскар фон Кюксен.

— Пса надо ликвидировать, — категорически потребовал он.

— Да кто вы такой? — осведомился Лустенвюлер, жуя сало.

— Представитель лица, взявшего в аренду пансионат, — ответствовал Оскар.

— Это который проповедует «Блаженны нищие»? — спросил Лустенвюлер, продолжая жевать.

— Нет, тот арендовал пансионат на лето, — ответил Оскар. — Зимой его арендует мой отец, барон фон Кюксен.

— Странно, — опять пробормотал Лустенвюлер, жуя. — Он ведь из Лихтенштейна.