Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Шрифт:
Станда смотрит на товарищей, и от восторга у него бегают мурашки по коже. Я люблю вас, ребята, я люблю вас так, что и сказать невозможно; никогда я не был так счастлив… я готов обнять вас всех, кто тут сидит; от вас пахнет табаком и пивом, вы такие нескладные, одни кости да щетина, но если бы вы знали, как вы прекрасны! Это понимаю я один… и, пожалуй, еще господин Хансен. Ханс тоже понимает, потому и пришел сюда, к вам. Да, и Андрес — красивый, и Матула, и Пепек, словом, все; сам господь бог залюбуется и подумает: черт возьми, вот славные парни, первые спустились в шахту и этакую гору работы там своротили; в мире не найдешь другой такой команды! Но погодите, завтра мы еще обставим там, в шахте, всех остальных! Голыми руками будем пробивать целик; «тик-тик-тик» —
Станда по очереди обводит всех взглядом. Как они, бедняги, торжественно и чопорно сидят и кое-как поддерживают видимость разговора… Батюшки, «пес» Андрес объясняет Пепеку, как сдавать экзамен на забойщика; и Пепек, не моргнув глазом, отвечает: «Да, да» — вот это дела! Ежели сам Пепек говорит «да», значит, на свете многое переменилось. И остальные нет, нет и поддакнут, употребляя при этом непривычные «культурные» слова; не важно, что инженер Хансен не понимает по-чешски — он сидит рядом, и от этого все изменилось. Мартинек сидит прямо, как воспитанный мальчик, положив на колени могучие лапы; Пепек похож на внимательного ученика и лишь морщит лоб от усердия; Матула не спускает бульдожьих глаз с господина Хансена; дед Суханек вертится на стуле и просто готов поднять руку, как прилежный ученик в классе: я, я, я знаю; Андрес скромен и старателен — ни дать ни взять учитель, когда в класс приходит школьный инспектор. Только Адам опять как-то ушел в себя, сгорбился и глядит на свою до сих пор не тронутую кружку; а господин Хансен вовсе ни о чем и не подозревает и чертит что-то на старом конверте — вероятно, деталь какую-нибудь для своего изобретения.
Господин Хансен поднял голову и повел носом в сторону Станды, подите, мол, сюда. От гордости Станду расперло до того, что он чуть не задохся и, натыкаясь на стулья, устремился к столу Хансена; он хотел подойти небрежно и в то же время молодцевато, но у него почему-то не вышло, как он ни старался. Хансен показал длинной рукой — садитесь, мол; за ухом у него еще осталась черная полоса угольной пыли — Станде она вдруг кажется очень трогательной: бедняга толком даже не вымылся, так спешил к своей госпоже Хансен, а теперь сидит здесь с нами! Славный парень этот Хансен! А команда тем временем изо всех сил старается хоть как-то поддержать громкий разговор, чтобы, упаси боже, не показалось, будто они слушают. Что это я хотел сказать, ребята, — ну, так вот… и при этом пинают друг друга под столом — давай же ты, черт, говори что-нибудь…
Господин Хансен наклонился к Станде.
— Bitte, [122] — сказал он на своем грубом, ломаном немецком языке. — Вы послали мне коньяк. Я вас всех благодарю. Как вы думаете, должен я… для всех… что-нибудь… — И обвел пальцем стол. — Ага, угостить?
— Нет! — вырывается у Станды. — Nein, nein. Не делайте этого.
Станда лихорадочно соображает, как бы объяснить, сказать ему, что это оскорбит команду, если он вздумает… вроде бы вернуть долг… Тогда ведь получится, что мы не ровня вам, господин Хансен. И вообще, разве вы не видите, что ребята вас любят? Для нас больше значит, что вы пришли к нам просто так, а не затем, чтобы нас вознаградить. Nein, nein. Не делайте этого, господин Хансен!
122
Пожалуйста (нем.)
Станда все это чувствовал хорошо и ясно, но не умел выразить; ни за что на свете он не мог вспомнить ни одного более мягкого выражения чем: Beleidigung. Es vare fur jns… [123] —
— Nein, bitte nein, — умоляюще выдохнул он.
Но господин Хансен, кажется, все совершенно ясно понял, ему и объяснять не надо было. Он закивал и радостно улыбнулся, так что даже слегка наморщил нос.
123
Оскорбление. Это было бы для нас… (нем.)
— Gut, gut, — сказал он с одобрением и постучал двумя пальцами по груди Станды. Станда от радости и гордости готов был умереть на месте. Видели ли это ребята?
Станда вежливо поднимается со стула, руки по швам.
— Noch etvas, Herr Hansen? [124]
— Ja, — кивает Ханс и показывает пальцем на свой стаканчик и на шахтеров.
Сейчас Станда все понимает, он чувствует себя легко, и на душе у него ясно. Окрыленный, возвращается он к бригаде и протискивается на свое место.
124
Что-нибудь еще, господин Хансен? (нем.)
— Ребята! — восклицает он. — Ханс хочет выпить за ваше здоровье!
В волнении он даже не заметил, что называет почтенных шахтеров «ребятами» и что, пожалуй, следовало сказать «господин Хансен»; но, кажется, никто этого не заметил, — вся команда разом оборачивается. Хансен уже поднимает свой стаканчик, шахтеры гремят стульями, вставая, господин Хансен тоже поднимается со стаканчиком в руке, и на его лице расплывается мальчишеская улыбка — а ну-ка, первая спасательная! Шахтеры выпрямляются, принимают вдруг очень серьезный, торжественный вид. И господин Хансен становится серьезнее и глядит шахтерам в глаза.
— Also, skol, [125] — произносит он, пьет и вежливо наклоняет голову.
— Спасибо, господин Ханс, — торжественно ответил крепильщик с видом заправского оратора.
— Бог в помощь, — церемонно добавляет запальщик, и все склонили головы, как Хансен, и с достоинством выпили. Даже Адам выпил, в упор глядя на Хансена. Ханс улыбнулся, и Адам улыбнулся — как чудесно может улыбаться Адам! — удивляется Станда; но команда уже садится, и все переводят дух, словно после тяжелой работы; Матула сопит — его даже пот прошиб, дед Суханек растроганно шмыгает носом.
125
Что ж, ваше здоровье (швед.)
— Хорошо ты сказал, крепильщик, — одобряет Пепек и залпом пьет кружку до дна.
— Он сказал, что благодарит вас, — быстро вполголоса сообщает Станда.
— Ну? Правда? — Шахтеры сдвинули головы. — Рассказывай же, Станда!
— Он сказал, что хотел бы нас угостить, а я ему сказал, не надо, господин Хансен, не делайте этого, мы рады, что вы пришли, для нас это честь, а дать нам на пиво — значит нас обидеть, точно вы не один из нас, не из нашей команды.
— Вот здорово, черт возьми! — удивился Пепек. — И кто бы подумал, что парнишка так сумеет! А он что?
— Что хочет, мол, выпить за наше здоровье…
— Вот видите! А как ты ему сказал?
— Да по-немецки! — бессовестно врет Станда.
— Хорошо ты ему сказал, Станда! — восхищенно признает крепильщик, и все дружно кивнули в знак согласия, даже Адам.
Станду распирает от гордости; ему хотелось бы рассказать еще больше о том, что он говорил господину Хансену, но всему есть предел. А ведь у Андреса красивое мягкое лицо; глаза у него блестят, он поднимает стаканчик, вежливо наклоняет голову и шепчет через стол: