Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Шрифт:
Пепек подносит стаканчик Адаму.
— Теперь ты.
Адам долго нюхает коньяк и протягивает обратно полный стаканчик.
— Ваше здоровье, — говорит он и вытирает губы.
Станда не поверил глазам: Адам улыбнулся! Правда, это была лишь тень улыбки, но все же… как будто это вовсе и не Адам.
Теперь стаканчик взял крепильщик, поглядел на него против света и вылил содержимое себе в глотку.
— Хорош, — довольно сказал он и тихо просиял.
— Матула!
— Не хочу, — проворчал каменщик.
— Да
— После Андреса… я… не стану пить!
— Ну, не порти компанию, дружище!
Матула берет стаканчик опухшими пальцами.
— Я его убью, — громко говорит он, — все равно убью…
— В другой раз с ним посчитаешься, а пока, черт возьми, уймись!
Каменщик Матула подчинился и выпил коньяк.
— Дай еще, — прохрипел он и вытер ладонью синеватые губы.
— Теперь я. — И Пепек, широко расставив ноги, опрокинул коньяк в рот и с наслаждением заржал. — Теперь ты, Станда!
Станда никогда еще не пил коньяка; сначала он попробовал его на язык, затем выпил одним духом, по примеру прочих, заморгал и закашлялся; сразу опьянев, он почувствовал безмерное блаженство, на глазах у него выступили слезы, вся душевая завертелась, и он не знал, как выразить свой восторг. Удивляясь, что пол уходит у него из-под ног, он повернулся к Мартинеку.
— Мартинек, я тебя люблю, — с жаром сообщил Станда.
Молодой гигант весело улыбнулся.
— Ну вот и ладно.
— А на Пепека я вовсе не сержусь, — торопливо уверял Станда. — Вот нисколечко, Пепек… Пепек поклялся, что поможет им. Пепек — славный малый, и я его от всей души люблю. А Хансен… братцы, ну прямо как бог! Правда ведь, он как бог?
— Еще бы, — серьезно согласился крепильщик. — Ханс — во!
— Понимаешь, Хансена… я считаю героем. Первый спустился и ушел последним… Крепильщик, я готов снова туда спуститься. Я слышал, как они тюкали… Мартинек… ведь верно, мы им поможем?
— Понятное дело, — отвечал крепильщик. — А зовут меня Енда… Иди-ка ты мыться!
Станда с наслаждением плещется под душем, кое-как, торопливо проводя руками по своему худощавому телу. Мартинека он больше не стыдится. Нет, нет, перед Мартинеком ему не стыдно.
— Как бы вместо нас другие их не спасли, — выбивает он дробь зубами. — Вот здорово будет, когда их на-гора подымут… Как ты думаешь, Андрес — смелый?
Мартинек отдувается под струей воды, трет себе спину.
— Что ты сказал?
— Андрес — смелый парень?
Крепильщик задумался, красивый и сильный, как статуя на фонтана.
— Да, — ответил он наконец. — Дело свое знает. И распоряжаться кто-то должен же, — закончил он несколько уклончиво.
— А что он всюду нос сует… думаешь, это смелость?
— Ради порядка, — рассудительно объясняет Мартинек. — Он должен все измерить, записать и доложить, понимаешь? Он ужасно любит докладывать. Ради этого он в огонь кинется…
— Он ко мне все время придирался, —
— Для порядка. Он потом все обмерит и запишет в книжечку: откатчик такой-то, столько-то кубометров породы и столько-то угля.
— Он и об этом должен докладывать?
— Может, и не должен, да Андрес это любит. Понимаешь, я поработать как следует люблю, а он — обмерить, как положено. По мне, и мерить-то не надо: руки у меня сами чувствуют, что вдоволь поработали — и ладно. — Молодой великан вытирает полотенцем широкую грудь и удовлетворенно, глубоко вздыхает. — Но Андресу всегда кажется, будто мало сделано, а все оттого, что он только свой метр и знает, — и потому злится, почему не больше сделали. Да, работать и мерить — вещи разные. И вдобавок хочется ему когда-нибудь стать десятником участка, а то и штейгером… Ради этого, дружок, он и в пекло полезет. — Крепильщик засмеялся. — А в том штреке, Станда, понимаешь, неважно сегодня было!
— Ты думаешь, что там… что там было так уж опасно?
— Ну, как же, — спокойно ответил крепильщик. — Ты еще увидишь. Ханс, Андрес, Адам — все чего-то ждут, по лицу видно.
— Чего же они ждут?
— Не знаю, — ответил Мартинек, вытирая румяное лицо. — Я крепильщик. Что ж, крепь там будет надежная; этот Вагенбауэр — человек умелый… Да ладно, пока мы оттуда выбрались, и то слава богу.
У Станды немного кружится голова — вероятно, после душа.
— Енда, — говорит он в каком-то экстазе, — я хотел бы совершить что-нибудь такое для тех троих. Что-нибудь… великое, понимаешь? Чтобы самому почувствовать, — да, ты делаешь как раз то, что нужно… ведь дело идет о жизни! У меня это вроде как жажда… Как ты думаешь, что я должен делать?
Мартинек понимающе кивает.
— А очень просто: ты должен как следует укладывать камни, ясно?
Первая спасательная кучкой плетется к нарядной — сдавать номерки. Уже ночь, десятый час; на «Кристине» все тихо и темно, лишь кое-где разбросаны огоньки да светятся высокие окна машинного отделения; на горизонте поблескивают зарницы, словом — черная ночь. У окна нарядной стоит навытяжку запальщик Андрес и разговаривает с Хансеном.
Пепек остановился, осененный великолепной идеей.
— Ребята, пошли в трактир! Ну хоть к Малеку.
— А зачем?
— Да раз уж мы теперь одна команда… Не мешало бы отметить.
— Мало чего тебе захотелось, — сонным голосом говорит крепильщик. — Меня дома ужин ждет, да и спать охота.
— Так после ужина приходи, — великодушно снизошел Пепек. — Матула пойдет, Станда и дедка тоже…
— Куда это? — не поняв, переспросил Суханек.
— В трактир собираемся всей командой.
— А, ну да, ну да, — согласился обрадованный дед. — Всей командой, правильно.