Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Шрифт:
Он несколько раз судорожно глотнул, моргая, как провинившийся ученик.
— Доктор, — проговорил он, запинаясь, — а вы сами не могли бы это немножко подправить? Разумеется, не бесплатно.
— О нет. Простите, но как вы можете покупать у нескольких авторов тексты и затем выдавать их за свое собственное либретто? Так все-таки не поступают!
Он был удивлен и даже немного оскорбился.
— Но почему? Ведь «Юдифь» все равно мое духовное детище! Сделать из нее поэму или оперу — это моя идея, сударь!
— Да, — сказал я ему. — Только до вас эта идея почему-то пришла в голову какому-то Иоакиму Граффу, и Микулашу Коначу [148] , и Гансу Саксу [149] ,
148
Микулаш Конач (ум. в 1545 г.) — чешский литератор и книгоиздатель.
149
Ганс Сакс (1494—1576) — выдающийся немецкий поэт.
150
Опиц Мартин (1597—1639) — немецкий поэт и теоретик литературы, представитель немецкого классицизма.
151
Геббель Фридрих (1813—1863) — немецкий драматург, поэт и теоретик искусства. Трагедия Геббеля «Юдифь» завершена в 1840 г.
152
Нестрой Иоганн Непомук (1801—1862) — известный австрийский драматург.
153
Кайзер Георг (1878—1945) — немецкий драматург, представитель экспрессионизма.
154
Серов А. Н. (1820—1871) — известный русский композитор и музыковед. Опера «Юдифь» поставлена в 1863 г. в Петербурге.
155
Онеггер Артур (1892—1950) — французский композитор; его опера «Юдифь» была поставлена в 1926 г.
156
Гуссенс Юджин (род. в 1893 г.) — английский композитор и дирижер. «Юдифь» Гуссенса была поставлена в 1929 г. в Лондоне.
157
Эмиль Николаус фон Резничек (1860—1945) — австрийский композитор и дирижер.
Он заметно воспрянул духом и просиял.
— Вот именно! И понимание тут чисто мое! Олоферн пробуждает в девственной Юдифи женщину… такую яростную эротическую одержимость, — только поэтому она его и убивает… Великолепная мысль, не правда ли?
Я готов был его пожалеть, — он явно не понимал, насколько это тривиально.
— Ну, — сказал я, — по-моему, тут важнее всего музыка. Знаете что? Предложите какому-нибудь приличному драматургу написать все либретто, и пусть он поставит свою подпись, понимаете?
Он снова горячо жал мне руку и трогательно благодарил. Я-де его понял и пробудил в нем новое желание работать, — чем это, не знаю. И слова он прислал мне роскошную корзину с ананасами, вальдшнепами и аперитивом «Мария Бризар». Видно, потому, что считал себя страстным сенсуалистом и гедоником.
Примерно через месяц он появился снова, сияя больше чем когда-либо.
— Пан доктор! — провозгласил он победно. —
Я взял рукопись.
— Это вы написали сами, Фольтэн?
Он чуть заметно глотнул.
— Сам. Все сам. Я никому не мог доверить свое видение Юдифи. Это чисто мое представление…
Я начал перелистывать сей манускрипт и вскоре понял что к чему. Это была переведенная крайне небрежно, а порой и бесстыдно искаженная Геббелева «Юдифь»; в текст Геббеля всунуто кое-что из сухих пародийных стишков Купецкого, «косматая грудь» Льготы… и опять кое-какие из прежних полоумных тирад.
— Достаточно, Фольтэн, — сказал я. — Кто-то вас ловко провел. На четыре пятых это плагиат «Юдифи» Геббеля. С этим нельзя выступать публично.
Фольтэн покраснел и судорожно глотнул.
— А может, подписать так, — слабо защищался он: — «По драме Геббеля — Бэда Фольтэн»?
— Не делайте этого, — предостерег я. — С Геббелем тут так обошлись, что это прямо вопиет к небу; казнить за это надо. Давайте, я лучше сразу же брошу это в огонь.
Он вырвал у меня рукопись и прижал к груди, как величайшую драгоценность.
— Только посмейте, вы! — закричал он, и глаза его запылали отчаянной ненавистью. — Это моя Юдифь! Моя! Это мое, только мое видение. И не важно что… что…
— Что это уже кто-то написал, не так ли?
Я видел, что ему абсолютно недоступна, так сказать, моральная сторона проблемы, что он прямо по-детски влюблен в свою Юдифь; этот человек мог бы покончить с собой, если бы кто-нибудь доказал ему, что он заблуждается. Я пожал плечами.
— Возможно, вы и правы, Фольтэн. Когда человек что-то любит, это в известной степени принадлежит ему. Я вам вот что предложу. Я буду считать ваше либретто плагиатом и жульничеством, а вы считайте меня идиотом или чем хотите, и все.
Он ушел от меня, глубоко оскорбленный. С тех пор он величал меня не иначе как литературным крохобором, жалким педантом и бог весть как еще. Что правда, то правда: ненавидеть он умел как истинный литератор. В этом он был неподражаем.
VII
В. Амброж
Меценат
Мы учились в консерватории — трое бедных ребят: скрипач Прохазка, именуемый Ладичек, толстый и сонный Микеш, по прозвищу Fatty [158] и я; только одному богу известно, чем мы были живы, — скорей всего, тем, что брали друг у дружки взаймы одну и ту же двадцатикроновую купюру, которую как-то в счастливый вечер Fatty заработал за роялем в каком-то ночном заведении.
158
Толстяк (англ., разг.)
Однажды нас вызвал к себе наш обожаемый учитель и мэтр и радостно объявил: «Юноши, я, кажется, нашел для вас мецената!» Оказывается, к нему приходил один самостоятельный «друг искусства» и сказал, что охотно поддержит двух-трех талантливых начинающих композиторов. «Сто пятьдесят крон в месяц, мальчики, — сказал профессор, — это немного, но если вы постараетесь, со временем это может принести и больше. Так что, босяки, не посрамите меня, — закончил старый добряк в умилении, — и ведите себя прилично! Помните, что воротнички всегда должны быть чистыми и что шляпу нельзя класть на рояль. Короче, берите ноги в руки и скорей представляться!»
Разумеется, мы помчались во все лопатки. Сто пятьдесят крон — для нас это был невероятный дар небес. Когда мы позвонили у дверей пана Фольтэна, нам казалось, что нас целое стадо, целый табун многообещающих композиторов в черных потертых костюмах, и мы изо всех сил старались сделаться потоньше, чтобы казалось, будто нас не так много. Горничная в белом передничке провела нас к пану Фольтэну. Он в шитом золотом парчовом халате сидел за огромным письменным столом и что-то писал. Пан Фольтэн поднял голову, надел очки — что сделало его лицо старше и строже — и внимательно рассмотрел нас всех по очереди. Очевидно (не знаю только почему), он остался нами доволен, потому что дружески кивнул нам и проговорил: