Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)
Шрифт:
Тетя Фрося покачала головой, покивала зеленой бахромой на макушке и обернулась к отцу:
– Ты, братец, пошел бы да картошку окучил.
– А что ее окучивать?
– Отец махнул рукой.
– Все равно не вырастет.
– Ну и заехал ты!
– вздохнула тетя Фрося.
– Ну и нашел сторонку картошка не растет!
– А зато виноград растет, - не вытерпел Федя.
– И абрикосы растут. И даже сливы.
– Ох ты!
– насмешливо сказала тетя Фрося.
– Тоже мне! Абрикосы-маникосы, а простой картошки и той нету!
Федя хотел еще что-то сказать, но встретил сердитый отцовский взгляд и промолчал.
"Когда же он на работу пойдет?
– подумал Федя.
– Нам бы с Данилкой на Теп-Сель надо. Данилка ждет небось!"
Но отец не спешил на работу. Он закрутил толстую цигарку, закурил. Надо было идти на виноградники окапывать лозы. А ему эта работа очень не нравилась. И солнце палит, и земля жесткая... Уже десять лет живет Федин отец в Крыму, а все будто не дома. Так и ходит всегда будто в раздумье не уехать ли ему обратно на черноземные орловские земли?
Федя начал прикидывать, как бы ему удрать в горы, чтобы ни отец, ни тетя Фрося не видали.
Но тут он услышал какой-то шум на улице, чьи-то голоса. Федя распахнул калитку.
По улице бежали ребята - с бадейками, с корзинками. И не одни ребята. Вон и дедушка Трифонов задыхается, торопится - и тоже с корзинкой. А вон и соседка Катерина бросила охапку хвороста, которую несла в дом, схватила большой таз и тоже побежала на улицу...
Все бежали к морю. Мимо Феди мчался Васятка Тимаков, без рубашки, в одних трусах, коричневый, как глиняный черепок.
– Что стоишь?
– крикнул он Феде.
– Хамсу выкинуло!
– Хамсу выкинуло!
– повторил Федя.
Он сунулся туда-сюда - ни ведра, ни корзинки. Тогда он схватил бадейку с водой, выплеснул воду под тополь и тоже помчался к морю.
– Где хамса? Какая хамса?
– удивилась тетя Фрося, завертела головой во все стороны, и зеленые концы закачались у нее на макушке. Но как увидела, что все бегут к морю с ведрами да с корзинками, засуетилась, схватила кастрюлю, какая попалась под руку, и побежала вслед за Федей. Только отец не тронулся с места, он сидел да курил свою цигарку.
На море стоял шум. Шумел веселый прибой. Кричали над морем чайки, бакланы, нырки... Они сбились густым облаком и, шумя крыльями, повисли над берегом и заливом. Кричали что-то, отгоняя птиц и собак, сбежавшиеся к берегу люди... Кричал и Федя, подбегая со своей бадейкой, а что кричал, он и сам не знал хорошенько.
Море выбросило на отмель хамсу. Хамса шла большим косяком. То ли прибой подхватил ее в заливе, то ли загнали дельфины, только выкинуло хамсу далеко на берег и оставило на песке. Как волна ложится на песок широкими изгибами, так по кромке волны лежала мелкая рыбешка хамса. Она чуть-чуть трепетала, и казалось, что лежит на белом песке темная серебряная бахрома и дрожит и поблескивает под солнцем.
Все, кто еще не ушел на колхозную работу, прибежали на берег подбирать рыбешку. Сгребали в мешки, в ведра, в корзинки... Сверху налетали птицы, хватали рыбу из-под рук. Со всей округи сбежались сюда собаки и кошки - и откуда их взялось столько! Собаки лаяли, дрались. И все старались захватить хамсы побольше, пока ее не унесло в море.
Федя не зевал. Он был крепкий, проворный. Быстрые голубые глаза его издали видели, где рыбешка покрупнее. Он подрался с какой-то задорной чайкой. Эта чайка была смелая, все старалась выхватить рыбу у него из бадейки. Но Федя живо отогнал ее - не такой уж он был растяпа! Правда, пока воевал он с чайкой, черный, длинный, как скамейка, пес Валет успел-таки набить пасть хамсой из его бадейки.
Федя запыхался. Он был весь мокрый, потому что озорные волны набегали и обдавали его с головы до ног. Волны шли издалека, одна, другая, третья... Шли друг за другом, не уставая, не останавливаясь. А у самого берега поднимались на дыбы, прозрачные, будто стеклянные, с белой пеной на гребне, падали на берег, разбивались и осыпали брызгами всех, кто ходил тут, бегал и суетился...
Федя набрал полную бадейку хамсы, выпрямился, оглядел все вокруг. Темно-серебряная бахрома на песке уже исчезла, почти всю хамсу подобрали.
"А где же Данилка?
– вдруг вспомнил Федя.
– Что же его не видать? Не слыхал он про хамсу, что ли?" А Данилка сидел в это время у горы Теп-Сель на большом сером камне и ждал друга.
НА ГОРЕ ТЕП-СЕЛЬ
Данилке уже надоело сидеть и ковырять оранжевый лишайник, которым оброс камень. Он то ложился на спину и смотрел в небо, то перевертывался на живот и разглядывал, как букашки и муравьи копошатся среди низенькой зеленой травы, то пробовал постоять на руках, подняв ноги вверх. Жара начала донимать его, и Данилка вскарабкался повыше - посмотреть, не идет ли Федя. И оттуда, с горы, увидел, что Федя идет по улице вместе с ребятами и ведра у них полны рыбы. Данилка все понял: он просидел здесь и прозевал такое утро, которое, может быть, за целый год больше не повторится, а Федя убежал один, не позвал его.
Данилка схватил какой-то камень, запустил его что есть силы в расселину горы. Потом запустил туда же еще один камень, побольше, и, сунув руки в карманы, пошел вверх по горе Теп-Сель. У него даже слов не хватало, чтобы высказать свою обиду, горькую как полынь, по которой ступали его ноги.
Гора Теп-Сель не крутая, округлая, будто каравай. Ни одного деревца не растет на этой горе, ни одного кустика. Только невысокая пахучая полынь, да чебрец, да какие-то жесткие колючки.
Дорога кольцом обвивала гору. Вершина ее над дорогой была вся усыпана коричневыми гладкими плитками. Когда взрывали гору, то эти плитки летели вверх, а потом дождем падали на склоны.
Камнедробилка работала под самой вершиной. Она шумела, скрежетала, грызла стальными зубами камень. А соседние горы, тихие, безмолвные, словно прислушивались к ее грохоту и скрежету и словно боялись ее. Может, она и на их склоны влезет и так же будет грызть их каменные бока?
Вдруг Данилку окликнул задорный, звонкий голос:
– Данилка! Куда бредешь?
В холодке под тенью большого камня сидела Тоня Каштанова, румяная и белобрысая, в синем клетчатом платье. Ее брат, Николай Каштанов, работал на камнедробилке.