Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
Руте стало легче на душе. Во время первого действия она еще несколько раз оборачивалась в ту сторону, где сидел Ояр. Ей показалось, что и он оглянулся на ее ложу, но она могла и ошибиться. Потом ее заинтересовал спектакль, и она загляделась на сцену, забыв про Ояра.
В антракте они встретились в фойе. Поздоровались, немного смутившись при этом, потом начали прохаживаться.
— Как живется в Лиепае? — спросила Рута.
— Пожаловаться я не могу. Да тебе, наверно, Эрнест уже все рассказал. Я ведь по его милости и приехал. Получил приглашение «на чашку кофе» из-за своего озорства. Намылили голову и сказали: «Иди и больше не греши». А ты совсем не изменилась, Рута.
— Не льсти, Ояр… мне это не нравится.
— Ну вот… а что же тебе нравится?
— Расскажи лучше, как тебе живется, почему ты уехал из Риги?
— Почему уехал? — Ояр на мгновение замолчал, но быстро овладел собою и продолжал в том же беспечном тоне: — Здесь мне сейчас нечего делать. Ты думаешь, Лиепая хуже Риги? Приезжай как-нибудь, когда твой муле в командировку поедет, тогда увидишь, как мы живем.
Они заговорили о пьесе, об игре артистов и о своих знакомых. В следующем антракте они встретились снова. Ояр, как всегда, рассказывал о разных смешных случаях, о лиепайском рыбачьем порте, даже о том, как бушует море за дюнами. После спектакля он подождал Руту у выхода.
— Если разрешишь, я провожу тебя.
— Очень хорошо. Когда ты уезжаешь обратно?
— Завтра вечером. Мне еще надо зайти в наркомат.
— К комсомольцам не зайдешь?
— Не знаю, как будет с временем. Ты разрешишь? — Он взял Руту под руку, — обледеневший тротуар был очень скользок. — Падать — так вместе.
Они выбирали самые пустынные улицы и чем ближе подходили к дому Руты, тем больше замедляли шаг.
— Ояр, у меня к тебе вопрос.
— Слушаю, Рута.
— Только ты отвечай честно, по чистой совести.
— Ну, задавай свой вопрос.
— Почему ты тогда… после загса… не пришел к нам? Мы тебя ждали весь вечер.
— И Эрнест ждал?
— Какое это имеет значение? Достаточно, если я тебя ждала.
— Я этого не знал.
— Ты… сердишься на меня? — Она пристально взглянула в глаза Ояру, насколько позволяла темнота. Пальцы ее нервно сжали руку Ояра. — Ты все еще сердишься?
Он долго не отвечал. Почему таких вопросов и таких разговоров не было раньше, летом? Сейчас поздно выяснять прошлые недоразумения. Он тихонько засмеялся.
— Задавай вопросы полегче. Но сердиться — я на тебя никогда не сердился. Нет, зачем сердиться? Ведь ты мне ничего плохого не сделала.
— И все в порядке? Все хорошо и правильно? — не отступала Рута.
— Может быть, и не все. Но тебе это лучше знать, чем мне.
Не доходя до дома Руты, они остановились.
— Большое спасибо, что проводил, — сказала Рута. — Дальше не надо. Так будет лучше. До свидания, Ояр.
— Покойной ночи, — ответил он и заставил себя улыбнуться.
Долго стоял он у неосвещенных ворот и все смотрел ей вслед, прислушиваясь к затихающему звуку ее шагов. Ему казалось, что фигура Руты горбится все больше и больше по мере приближения к дому. Вот ее далекий, еле угадываемый в темноте силуэт растаял совсем. Ояр повернулся и пошел. Долго в нем звучала какая-то тихая, щемящая струна, которой вновь коснулась жизнь. Звучала всю ночь, весь следующий день и еще много дней и ночей. Но лишь ему одному была она слышна.
Рута взбежала по лестнице и стала искать в сумочке ключи, но ей не пришлось ими воспользоваться. Дверь распахнулась. В освещенной передней стоял Эрнест в домашних туфлях, в расстегнутой рубашке. Он сардонически улыбался.
— Вот ты как стираешь белье?
— Ну и что? — холодно спросила Рута.
Чунда с удивлением посмотрел на жену. Усмешка сошла с его лица.
— Мне кажется, каждое начатое дело надо доводить до конца.
— Ну и что? — повторила Рута, не глядя на мужа. Повесила на вешалку пальто и, придерживаясь одной рукой за стену, сняла боты.
— Скажи хоть, где ты была?
— В театре.
— Почему ты не сказала мне, что собираешься в театр?
— Я надумала пойти после твоего ухода.
— Чертовски хочется жрать. Чего-нибудь горяченького. Не могу же я сидеть на одном хлебе и молоке.
Рута пошла в кухню. В тот вечер она ни разу не улыбнулась. Тяжелый комок все время стоял у нее в горле.
Семнадцатого января Силениек получил два анонимных письма. Он договорился с окружной избирательной комиссией, что вечером приедет за депутатским мандатом в уездный город, где его только что избрали депутатом Верховного Совета СССР.
Как великий праздник, прошли дни выборов. Андрей Силениек баллотировался в Видземе, в своем родном уезде, и одиннадцатого января за него было подано девяносто восемь процентов всех голосов. Подавляющее большинство народа безоговорочно выразило свое доверие советской власти. Значит, то, что она осуществила за эти месяцы, было правильно, народ одобрил ее политику. Напрасно гитлеровский посол, рыжий граф Шуленбург, приезжал накануне самих выборов в Ригу инспектировать свою агентуру. Напрасно старалось контрреволюционное подполье, распространяя слухи и примитивно изготовленные листовки, — сбить с толку массы им не удалось. В день выборов реакция получила сокрушительный удар от всего латышского народа.
Первое письмо было лаконично:
«Предатель народа, Андрей Силениек, мы объявляем тебе наш приговор. Ты осужден на смерть за свои преступления, и при первом случае, как только появишься у нас в деревне, мы приведем в действие наш справедливый приговор. Смерть тебе!
Силениек со всех сторон осмотрел письмо и усмехнулся. На конверте не было ни марки, ни печати. Значит, его принесли прямо в райком и бросили в ящик для писем. Адрес несомненно написан левой рукой.