Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— А самого себя ты пробовал измерить?
— Пробовал. И выходит, что мне многого не хватает еще до полной меры. Я незрелый, невыдержанный и осаждаемый сомнениями искатель. Мое искусство — это хаотическая смесь разнообразных, даже несоединимых элементов.
— А ты надеешься когда-нибудь очистить его от всего лишнего, нарушающего его цельность? — усмехнулся Саусум. — Тогда ты устранишь из него свою личность, свое «я» и станешь аптекарем, который всю жизнь готовит одну микстуру по готовым, шаблонным рецептам. Таких рецептов, дорогой Прамниек, по которым можно было бы приготовить панацею на все случаи, — нет. Я, например, и
— Ведь каждый должен стремиться к какой-то полноте, завершенности, — возразил Прамниек.
— Ты ее все равно не достигнешь. Будь самим собой — это будет вернее. Не отрицай самого себя. Заново родиться мы, старики, уже не можем.
— Но обновиться — вполне. Потом мы вовсе не такие старики, чтобы жить одними воспоминаниями. Кое-что из нового мы тоже можем воспринять.
— Кое-что, но не все. В нас отложился известный процент консервативных солей. Никому уж не излечить нас от этого духовного ревматизма.
Прамниек сидел согнувшись, опершись головой на кулаки. «Как же это получается? — думал он. — Совсем еще недавно нападающей стороной был я, а Саусум защищался и сдавал одну позицию за другой. Теперь нападает он, а я даже не защищаюсь по всем правилам… только подыскиваю способ, как бы поудобнее капитулировать. Разве я больше не верю? Сомневаюсь? Не знаю сам, чего хочу?»
Он сам не знал, что дело обстояло гораздо проще. В прежние времена, в прежних условиях Прамниек умел только выражать недовольство существующим, отстраняться от него. Сам того не сознавая, он и теперь пытался сохранить позу наблюдателя, стоящего над жизнью. Ему казалось, что он ищет лучшего, а на самом деле он избегал участия в ежедневном труде всего народа. Так было легче, привычнее. И вот сейчас в скептицизме Саусума он вдруг уловил что-то родственное.
Замечая лишь то, что еще не завершено, что предстояло завершить завтра, они не видели сделанного, и им казалось, что все не так, как должно быть. А побрюзжать вдвоем было приятнее, чем одному.
Жубур остановился у витрины галантерейного магазина на Известковой улице.
Покупать он ничего не собирался. Его скорее заинтересовали цены, чем сами товары. Посредине витрины, на самом видном месте, был выставлен завязанный узлом галстук, один из кричащих образцов импортированной заграничной моды, какие рижанам не часто приходилось видеть. Такими галстуками щеголяли сынки богачей, чьей главной жизненной целью было не походить на других людей. Жирными, бросающимися в глаза цифрами была обозначена цена галстука — восемьдесят рублей. Заинтересовавшись, Жубур стал приглядываться к другим предметам. Их было немного, но у всех были непомерно высокие, отпугивающие цены.
Жубур перешел улицу и стал останавливаться у других магазинов. Везде он видел одну и ту же картину. Посредине витрины красовалась какая-нибудь уникальная вещь: пара туфель из золотой парчи, невиданная экзотическая пижама, горностаевое манто, а жирно обозначенные цены кричали на всю улицу: «Видите, сколько я стою? Кто из вас в состоянии купить меня?»
Обычные предметы скромно ютились в глубине витрины, а те, которые стояли на видном
«По моему карману ничего и не найдешь, — подумал Жубур. — Кто из рабочих или служащих может здесь приобрести что-нибудь, если только он не чудак и не маньяк, готовый ухлопать на какую-нибудь редкость весь свой месячный заработок».
Жубур стал заходить в другие магазины, но тут его ждала новая неожиданность. Везде был большой выбор товаров на самые разнообразные вкусы и по ценам, которые не могли отпугнуть даже самых скромных покупателей.
— Почему же вы не выставляете их в витринах? — спросил Жубур у одного торговца.
— Мы выставляем только самые интересные, — любезно ответил тот. — Мы всегда так делаем.
— Но тогда ведь покупатель не может знать, что у вас есть и чего нет.
— Кому надо будет, тот нас найдет. А нам покупателей искать не приходится. Денег у людей достаточно — успевай только продавать.
Тогда Жубур попросил показать одну из вещей, выставленных в витрине. Торговец замялся:
— Видите… тогда нам надо вынимать из витрины. Это единственный экземпляр.
— Ах, единственный, — усмехнулся Жубур и ушел.
Такой же разговор повторился и в других магазинах. Сказочно дорогие галстуки, пижамы, манто и фарфоровые сервизы оказывались единственными и последними экземплярами, уделом которых было красоваться в витрине и удивлять прохожих своей редкостью.
Жубур попробовал дозвониться из автомата к инспектору цен, но телефон у того все время был занят.
«Оставить это так нельзя», — решил он и сам отправился в инспекцию цен. Приемная инспектора была полна народа. Экзотически накрашенная секретарша недовольно объясняла посетителям, куда им надо обращаться.
— По какому делу? — спросила она Жубура.
— Мне надо безотлагательно поговорить с инспектором цен.
— По какому делу? — как автомат, повторила секретарша.
— Важное сообщение инспектору.
— Так я доложить не могу, и вообще инспектор сегодня очень занят и никого больше не примет.
— Не примет? Может быть, вы посоветуете мне обратиться к наркому? Надеюсь, он будет свободнее.
— Как о вас доложить? — сердито опросила секретарша. Она нервно записала на клочке бумаги фамилию Жубура и вошла в кабинет к инспектору. Вернувшись, сообщила:
— Вам придется ждать приема не меньше часа. Будете ждать?
— Раз нельзя иначе…
Жубур сел и от скуки стал наблюдать за пестрой публикой, наполнявшей приемную. По большей части это были ловкие, подвижные люди — торговцы, работники снабженческих контор. Один пробыл в кабинете инспектора больше получаса и вышел, явно удовлетворенный результатами посещения.
После него позвали Жубура.
За письменным столом сидел рослый человек. Лицо его Жубуру было знакомо по снимкам в прежних газетах. Тонкие губы, пренебрежительный взгляд (хотя инспектор и косил одним глазом). Еле кивнув Жубуру, чтобы тот сел, он сказал: