Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
Чем заслужил он дружбу и любовь коллектива? Безупречной жизнью и производственным мастерством. За всю свою жизнь он ни разу не солгал, не тронул чужого добра, хотя бы оно валялось под ногами, а своим местом у станка гордился больше всего на свете. Уже десять лет, как администрация завода поручила ему изготовление самых ответственных и сложных деталей. Только благодаря своему редкому мастерству Павулан не терял работы даже в самые тяжелые годы кризиса. Если за два-три года ему и приходилось что-нибудь испортить, сделать не так, как нужно, он считал себя несчастнейшим человеком в мире и месяцами не находил себе покоя.
В той же степени, как со своим станком, старый Павулан сросся со своим заводом. Он не только вкладывал всю душу в работу, он хотел, чтобы весь токарный цех, весь завод работали без брака. Таких людей считают золотым фондом каждого предприятия, а руки их называют золотыми руками. Жесткие, узловатые и неприглядные, они умеют творить чудеса. Грубый кусок металла в пальцах Павулана превращался в тончайшую деталь, важнейшую часть сложного механизма. Иногда он изготовлял первые опытные образцы по указаниям изобретателей и чертежам конструкторов, не зная еще, для чего они предназначены, и только позже, когда завод начинал выпускать новые изделия, старому мастеру становилось понятным, над чем он трудился. Никогда ему в голову не приходила мысль, что работа его стоит гораздо больше, чем он за нее получает. Есть кусок хлеба, есть две комнатки в районе Воздушного моста, а большего он не требовал. Раньше он не задавал себе вопроса, кому идет доход с его работы. Не интересовало это его и теперь. Главное, чтобы работа шла правильно и хорошо.
После национализации завода директором его стал один из учеников Павулана, Ян Лиетынь, освобожденный двадцать первого июня из тюрьмы. Сам Лиетынь настаивал на том, чтобы пост директора доверили старому Павулану, и весь рабочий коллектив поддержал это предложение, но со старым токарем от волнения едва не случился удар.
— Что вы надо мной, стариком, подшутить вздумали! Чтобы потом весь свет смеялся? Много я понимаю в директорских делах…
— Ты и завод знаешь лучше других и производственный процесс, — сказал Лиетынь. — Без твоего совета здесь не обходились и раньше. Соглашайся, и больше ничего, а мы все будем тебе помогать.
— И образования у меня нет и распоряжаться я как следует не могу, буду только глазами хлопать, всем мальчишкам на потеху. Дайте уж мне честно кончить свой век у станка.
Так и не уговорили Павулана, — пришлось Яну Лиетыню взять на себя трудные обязанности директора.
Однако остаться в стороне во время великих перемен Екабу Павулану не удалось. Как он ни упирался, но однажды в приказе по заводу было объявлено, что товарищ Павулан назначен начальником токарного цеха. Думаете, после этого он начал расхаживать по цеху, отдавая распоряжения, а свой станок передал другому? Ничего подобного. Старый Павулан действительно стал обходить цех, разговаривал с токарями о работе, давал советы молодежи, а после этого возвращался к своему станку и принимался за сложные детали. Зато одно обстоятельство обрадовало Екаба Павулана в его новом положении: теперь он мог испробовать на практике некоторые затеи, придуманные за долгие годы работы у станка. Раньше бы он не посмел и заикнуться об этом. Владельцы завода не только не считались с предложениями рабочих, но еще и подымали на смех, считая это самомнением не по чину. Сейчас было другое дело. Когда Павулан приладил к своему станку небольшое приспособление, после чего работа двух подсобных рабочих стала ненужной, Лиетынь расхвалил его на весь город. О нем писали в газетах, с других заводов приходили инженеры знакомиться с изобретением и перенять его опыт. Но Павулан на этом не успокоился. Вспомогательные приспособления устроили на всех станках, и теперь в цехе могли перейти на двухсменную работу, не увеличивая числа рабочих.
— Вот видишь, Екаб, какой бы из тебя вышел директор, — сказал Лиетынь. — Подсчитай-ка, на сколько у нас снизилась себестоимость продукции.
— Можно и еще удешевить, — невозмутимо ответил Павулан. — Если бы мне дали попробовать…
— Пробуй все, что найдешь нужным, — ответил директор. — Ты в своем цехе хозяин.
Тогда Павулан сделал то, о чем втайне думал много лет. Токарный станок получил еще одно небольшое и простое приспособление, которое вдвое ускорило производственный процесс. Так же, как и раньше, за станком был занят один рабочий, только увеличилось потребление электроэнергии. Когда приспособление было испытано, его установили на всех станках, и снова на завод стали приезжать инженеры с других предприятий, а фотографии старого Павулана появились на первой полосе газеты «Циня». Одним словом, он стал знаменитым, совсем не добиваясь славы. Однажды нарком пригласил его к себе, долго беседовал с ним, затем Павулану вручили почетную грамоту и выдали премию.
До сих пор все шло хорошо. Давнишние замыслы старого рабочего осуществились, профессиональная мудрость его торжествовала победу. Но вот на общезаводском собрании Ян Лиетынь выдвинул кандидатуру старого Павулана в члены заводского комитета. Предложение было поддержано бурными аплодисментами.
— Правильно! Павулана предзавкомом! — раздавалось со всех сторон.
Смутившись от неожиданности, он встал и начал отказываться:
— Ну, какой я председатель… молодых, что ли, у нас нет? Сами знаете, что в политике я не смыслю. Дайте уж мне поработать с моими станками. Там я кое-что понимаю. Политикой пусть занимаются молодые.
Возражений его все-таки не приняли и выбрали в заводской комитет. От председательства Павулан наотрез отказался, но обязанности члена завкома выполнял хорошо.
— Видишь, Екаб, политика вовсе не такая уж трудная штука, — говорил ему Лиетынь, когда тот освоил свои новые обязанности. — Годы тут никакой роли не играют.
— Вот ведь ты какой, опять провел меня, — добродушно ворчал Павулан. — Сам знаешь, что нет у меня охоты заниматься другими делами. Точить — дело другое. А у тебя только и на уме как бы втянуть меня в политику.
— Все будет хорошо, Екаб, — успокаивал его Лиетынь. — Кто тебя в чем упрекнет, если ты можешь оказать пользу своим товарищам и своему народу?
За последнее время Мара старалась проводить у своих стариков свободные вечера, хотя они выпадали у нее довольно редко. Иногда к Павуланам заходил кто-нибудь из старых друзей. Они как-то быстро находили общий язык — и рабочие и известная актриса. Впрочем, теперь все люди, которые были заняты полезной и нужной работой, чувствовали себя близкими друг другу и жили одинаковыми радостями, одинаковыми интересами. Многие еще не осознали и не могли объяснить, в чем суть происшедшей в их положении перемены, но все они чувствовали, как что-то новое и большое с каждым днем входит в их жизнь. Разве не странно, что старый Павулан зарабатывал сейчас столько же, сколько и директор завода? А премии, а проценты за рационализацию, за превышение норм — все это было так непривычно, и все это было действительностью.
Всю жизнь сторонясь политики, как черт ладана, Екаб Павулан, сам того не замечая, стал активным строителем советской власти. Ему казалось, что политика — это что-то существующее само по себе, за пределами обыденной жизни и работы. Он не знал еще, что политика — это сама жизнь, это каждый шаг и каждое дело, выполняемое даже самым незаметным человеком.
В кабинете директора театра Калея было полно народу. Места всем не хватило, многие сидели на поручнях кресел, а писатель Яундалдер, который теперь работал в театре, расположился на краю стола. Единственной женщиной в этом обществе была Мара Павулан.
Калей — известный прогрессивный писатель, назначенный в начале сезона директором театра, всегда проводил совещания в своем кабинете. Раньше это было единственное место, где можно было поговорить обо всем, не опасаясь нескромных ушей. Если бы кто-нибудь и хотел постоять у дверей кабинета директора, долго задерживаться там было неудобно: мимо все время сновали люди. Этот обычай сохранили, хотя и не было больше ни министра Берзиня, ни Фридрихсона, ни шпиков охранного управления. Если даже кто-нибудь из них остался в театре, то его деятельность никому не могла причинить вреда.