Собрание сочинений. Т. 3. Буря
Шрифт:
— Об этом могут быть разные мнения, — ответил Чунда. — Я вижу, у вас здесь процветает семейственность, товарищ Бука. Ты недостаточно требователен к своим подчиненным. Каждый работает, как ему вздумается. Чего же тогда удивляться, если у рабочих будут черт знает какие настроения? Вот одиннадцатого января, когда они пойдут к избирательным урнам, сами увидите результаты вашей нерадивости.
— Да ты не волнуйся, товарищ Чунда, — сказал Сникер. — Наших людей мы все-таки лучше знаем, чем ты. Мы их изо дня в день видим, знаем, чем они дышат. А если тебе кажется, что достаточно приехать, как артист на гастроли, побродить несколько часов по городу и порту, и после этого можно
— Ошибаюсь? Я ничего не вижу и не понимаю? Выходит, по-твоему, что в Центральном Комитете специально подыскали дурака, чтобы прислать вам на помощь?
— Дурака, конечно, там не искали, но иногда можно ошибиться в человеке, — отрезал Ояр. — И напрасно ты прикрываешься мандатом Центрального Комитета. Ты только Чунда, а нигде не сказано, что Эрнест Чунда непогрешим.
— Хорошо, я доложу об этом самому товарищу Калнберзиню.
— Не повышай тона, — вмешался в разговор Бука. — Я сам сегодня вечером буду говорить с товарищем Калиберзинем. За лиепайскую организацию отвечаем мы. А если ты приехал сюда не помогать, а портить воздух, то езжай скорей обратно в Ригу. Сникер, обеспечь ему место в спальном вагоне.
— С превеликим удовольствием, товарищ Бука.
— Я уеду, когда исполню свою миссию, — процедил сквозь зубы Чунда. — А вы будьте любезны показать мне сегодня вечером все избирательные участки. Через час буду ждать в гостинице.
Не попрощавшись, он вышел из кабинета Буки.
— Вот жеребец, — проворчал ему вслед Бука. — Тебе, Сникер, придется повозиться с ним до конца. Свези его на заводы «Тосмаре» и «Красный металлург», ну и к портовикам. Только много говорить ему не давай. Это не человек, а балаболка.
— Я его давно раскусил.
— Почему же его так долго терпят? — удивлялся Бука.
— У него есть кое-какие положительные черты. Где надо что-нибудь продвинуть поскорей — Чунда самый подходящий человек. По-моему, в военное время такой человек может творить чудеса. Правда, ему часто достается за то, что он чешет, как топором, — только щепки летят.
— Ну, раз ты его так хорошо знаешь, тебе и придется с ним заниматься. Только гляди, чтобы щепок этих было поменьше. Лиепайцы — слишком ценный материал.
— Ты прав, товарищ Бука, — ответил задумчиво Ояр. — Великолепные люди, твердые, стойкие. В дни испытаний их никакая сила не согнет. Это не беда, что сегодня еще многие из них не знают, что такое диалектический материализм. Диалектику происходящего они все равно понимают лучше, чем вот такие Чунды. А какой прекрасный актив выработается из них годика через два, когда мы хорошенько с ними позанимаемся.
Ояр успел полюбить и город и людей. Его уже хорошо знали и тосмарцы, и старые портовые грузчики, и рыбаки. Формально он не принадлежал к числу руководящих работников, — был парторгом на одном из предприятий средней величины, о котором редко писали в газетах. Но влияние Ояра Сникера распространялось за пределы предприятия. Он был ненасытен в работе и принимал участие во всех больших кампаниях, был членом городского комитета партии, а перед выборами в Верховный Совет СССР его выдвинули, по предложению Буки, в члены окружной избирательной комиссии. Из упрямства ли, вызванного душевной болью, из желания ли забыться в трудной работе, или же оттого, что его захватила и пленила бодрая жизнь города, но он чувствовал себя здесь хорошо и все его существо требовало работы, напряжения, сосредоточенной деятельности.
Приезд Чунды внес разлад в согласный ход жизни Ояра. Меньше всего его волновали мелочные придирки Чунды к каждому пустяку, его вызывающее и пренебрежительное отношение:
Так ли, иначе ли, а ему все равно было больно, тяжело. Присутствие Чунды раздражало, бередило старые раны.
Два дня Ояр водил Чунду по избирательным участкам, стараясь не замечать ядовитых насмешек по поводу непорядков, глотая его, отеческие поучения. Он чуть не краснел за трафаретные, избитые вопросы, которые Чунда задавал рабочим, за его казенные и часто демагогические ответы. Ояр привык иначе говорить с людьми, и его всегда понимали. Он знал, что никогда не нужно бояться правды, обходить трудные вопросы. Рабочие любили правду, как бы сурова и неприятна она иногда ни была. Они оскорблялись, если их принимали за простачков и поучали, как малых ребят: «Вы этого не знаете, вы этого не понимаете, а вот мы знаем, почему это так, а не этак». Только невежда, человек, не знающий лиепайцев, мог говорить так с закаленными в испытаниях, потомственными рабочими.
Чунда так и не дождался от Ояра расспросов про Руту. Ему не терпелось похвастаться своим семейным счастьем и поддразнить этого угрюмого парня, который когда-то заглядывался на Руту. Пусть уж лучше не притворяется: у самого, наверное, на душе кошки скребут. Триумф без зависти побежденного не мог быть полным, поэтому в день отъезда Чунда, раскритиковав в последний раз всю работу лиепайцев, попытался втянуть Ояра в разговор на личные темы.
— Все еще ходишь в холостяках?
Ояр пожал плечами.
— А чем это плохо?
— Кому как нравится. Я, например, никогда бы не променял свое нынешнее житье на прежнее. Из Руты вышла славная женка. Мы с ней живем неплохо. Рута говорит, что только теперь она поняла, что такое счастье. Только она очень не любит, когда я уезжаю в командировки. Скучает.
Ояр опустил голову и ничего не ответил.
— Вот такие-то дела, Сникер, — улыбался Чунда. — Присмотри подходящую девушку и женись, а то закиснешь, как третьегодичный огурец. Конечно, такие девушки, как Рута, на дороге не валяются, не всякому дается такое счастье, но ты постарайся. Только вот работу тебе надо выправить, женщины ведь оценивают мужчин и по их работе… Одним красивым носом их не прельстишь. Они тоже присматриваются, как у тебя башка варит. Рута говорит, что она главным образом из-за этого и вышла за меня замуж. Подтянись, Сникер. Начни работать углубленнее, правильнее. Партийное руководство долго этого терпеть не будет.
— Чего именно? — закричал выведенный из себя Ояр. — То, что ты высидел, как курица, из своих мозгов? Оставь меня со своими советами!
— Вот ты как заговорил! Хорошо. Я навязывать свои советы не буду, раз ты такой умник, но о непорядках на избирательных участках придется поговорить в Риге. Я сообщу об этом куда следует.
— Сообщай. Я тоже сообщу, какую ты ерунду порол. Перед партией мы все равны.
В поезде Чунда написал длинный отчет о своих наблюдениях в Лиепае. Получалось едко, саркастично, беспощадно. «Гляди теперь, голубчик, я тебе вкручу гайки, будешь знать, как бороться с товарищем Чундой».