Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
Шрифт:
Но некоторые поразившие меня места предисловия к «Кромвелю» я искренне приветствую. Так, Виктор Гюго пишет: «Нет ни правил, ни образцов; или, лучше сказать, нет других правил, кроме общих законов природы, которая господствует над всем искусством, и законов частных, которые в каждом отдельном произведении вытекают из условий, соответствующих данному сюжету». Превосходные слова! Вот еще замечание, которое не раз высказывал и я: «Язык никогда не останавливается в своем развитии. Человеческий ум всегда идет вперед, другими словами, он всегда в движении, и языки вместе с ним… Когда язык перестает развиваться, это значит, что он умер. Вот почему французский язык одного из современных литературных
Наконец, в заключительной части предисловия есть превосходные замечания о критике. Виктор Гюго говорит: «Наступает время новой критики, точно так же построенной на широкой, прочной и глубокой основе». И далее, доказывая необходимость принимать писателя целиком, каков он есть, он добавляет: «То или иное пятно может являться всего лишь неотделимым следствием данной красоты. Резкий мазок, коробящий меня на близком расстоянии, дополняет впечатление и придает живость целому. Приглушите это пятно — и вы приглушите все произведение». На этих последних страницах одна только фраза вызывает у меня возражение. Виктор Гюго пишет: «Хвост XVIII века все еще волочится в девятнадцатом». Да, к счастью! Именно этот хвост-то и распушился и расширил рамки нашего века.
Но пора подвести итоги. Я ограничусь сопоставлением романтизма с натурализмом.
Вопрос ясен. Романтизм — литература, порожденная христианством и основанная на двойственности человека, на противопоставлении души и тела. Она орудует двумя началами — гротеском, соответствующим телу, и возвышенным, соответствующим душе. Тут сразу же удивляешься — почему эта литература дожидалась XIX века и утвердилась в лирическом движении 1830 года? Казалось бы, она должна была возникнуть в расцвет средневековья, еще до Возрождения, и особенно до XVIII века. У Виктора Гюго, вопреки всем разъяснениям, которые он пытается дать, романтизм выступает как воскресшее средневековье, как возврат к христианскому чувству, и развивается, главным образом, как протест против агонизирующего классицизма Надо было добить трагедию, и вот поэты придумали спиритуалистическую драму, сотканную из души и тела. Объяснение этому странному отклонению литературы, которое последовало за веком философских исканий, на пороге нашего века, освященного наукой, легко найти в исторических событиях.
Таков романтизм — литература, порожденная христианством. Теперь лицом к лицу с ним стоит натурализм, который является литературой, порожденной позитивизмом. Он продолжает традицию XVIII века, он основывается на достижениях современной науки и на философских теориях эволюции. Это не труп, который гальванизируют, который откопали в прошлом, чтобы превратить в боевое оружие. Он идет в ногу с эпохой, он — результат обширных современных исследований. Вместо того чтобы исходить из догмата, из двойственности, в которую приходится только слепо верить, он исходит из изучения природы, из наблюдений и опыта, он считается только с фактами доказанными и с законами, вытекающими из соотношения фактов. Идеальное для него — всего лишь неведомое, которое он должен исследовать и четко представить.
Теперь сравните. Сопоставьте убожество школы лирических поэтов, которые, думая изобразить правду, просто-напросто приукрашивают сильфов при помощи гномов. Изложенных фактов достаточно, чтобы доказать, что романтизм тонет и растворяется в натурализме. Одно неизбежно убивает другое.
В среду состоялось пышное и трогательное торжество. Во Французской Комедии отмечали пятидесятилетие
Виктору Гюго были возданы все возможные почести. Сейчас чествуют его при жизни, как чествуют Корнеля и Мольера. Его долгая жизнь, преисполненная хваления, навеки останется самой славной жизнью, выпавшей на долю писателя. В другом месте я уже отметил, что он по-прежнему твердо стоит на ногах среди руин своего поколения, после того как он похоронил всех своих противников, вплоть до Наполеона, и превратился в пророка и божество. И теперь, не дожидаясь его смертного часа, спешат увенчать его лаврами. Не думаю, чтобы когда-либо человек мог считать себя еще более великим.
Во время этого торжества особое впечатление произвело на меня то, как относится публика к литературному событию, от которого ее отделяет целых полвека. Мне вздумалось было выполнить весьма пикантную работу, а именно — отыскать в газетах 1830 года всю ту брань, которая обрушилась тогда на поэта и его произведение, а затем сопоставить с ней все славословия 1880 года, все благоговейные хвалы и лирические восторги. Сознаюсь, я не взялся за эту работу потому, что занят другим; я только подсказываю ее любознательным людям, ибо уверен, что она приведет к весьма поучительным параллелям.
Теперь уже не представляют себе, с каким негодованием и отвращением были встречены романтические дерзания Виктора Гюго. Молодежь мало-помалу становилась на его сторону, зато публика образованная и в особенности женщины, не говоря уже о щепетильном буржуа, приходили в ужас и негодование. Поэтому поводу рассказывают множество анекдотов. В предисловии ко второму изданию «Гана Исландца» Виктор Гюго иронически уверяет, что сам никогда не пожирал ни мальчиков, ни девочек. Печать и публика вопили о безнравственности произведения, говорили, как теперь говорят о маркизе де Саде, что он обнажает тайны альковов и рисует постыдные картины, внушенные развращенным воображением. Все это было отвратительно, чудовищно. Поэта изображали каким-то литературным антихристом, вносящим во французскую словесность мерзкую опустошенность.
Почитайте старые газеты, расспросите немногих еще здравствующих современников. Оскорбления сыпались градом, немногочисленные защитники из молодежи терпели поражение, — их одолевали противники поэта, занимавшие в критике высокие позиции. Бешеное сопротивление классиков велось во имя прекрасного, во имя уважения к языку, поруганному поэтом, во имя достоинства самой Франции. Если Виктор Гюго восторжествует, грязь и уродство все зальют и повергнут литературу в сточную канаву. Общепринято было считать романтиков людьми нечистоплотными, пьяницами, негодяями; наиболее терпимые ограничивались тем, что считали их буйными сумасшедшими. И борьба тянулась годами, и еще долго спустя почтенные женщины осеняли себя крестным знамением при виде некоторых романтических книг.
Таково было прошлое, взгляните же на настоящее. В том самом зале, где «Эрнани» встречали свистом и где он сперва продержался лишь несколько вечеров в атмосфере скандала, теперь сидит новая публика, и она рукоплещет драме, она плачет от умиления при виде того, как бюст поэта венчают лаврами. Злоба и оскорбления забыты; теперь уже никто даже не заикается о безобразии, о безнравственности, о чудовищности; все прекрасно, все хорошо, какое-либо обсуждение теперь показалось бы бестактностью; надо преклонить колена — вот и все. В течение двух дней все газеты твердили только о благоговении и любви. Политические страсти затихают, восторг единодушен, вся Франция приветствует триумф одного из своих славных сынов.