Собрание сочинений. Том 1. Лирические произведения

Кирсанов Семен Исаакович

Циклоп

Горе одинокому, горе одноокому злому великану. Что ему осталось? Колотить под старость кулаком по камню. Катится с утесов каменная осыпь, завывает ветер. Камни осыпаются, в страхе просыпаются маленькие дети. Страшно, будто режет он мальчиков со скрежетом. Режет и хоронит. А циклон всю ночь (чем ему помочь?) охает и стонет. Никого

не режет он, не хоронит. Охает и стонет.

Три вариации

Земля

Земля вращается. Земля вращается. Вращается Земля. И вновь к себе Земля, вращаясь, возвращается. С платками мокрыми в руках прощают и прощаются, и возвращают праху прах, и с кладбищ возвращаются. На холмик брошена земля. Что было — то прощается. За стол садятся. А Земля тем временем вращается.

Метель

Метет метелица. Метет метелица, метелица. Мутит, мятется, метит лед, и мечется, и стелется. И шали стаскивает с плеч. Кто возразить осмелится? В трубу влетает, гасит печь, и это ей — безделица. Пустует мятая постель — и тут мела метелица. О, не безделица — метель, когда в душе поселится!

Терпение

Еще — терпение! Еще терпение, терпение. И трепетание не в счет, и трение о тернии. И римское копье не в счет. Скрипят креста крепления. И губы уксусом печет. Еще, еще терпение. Зато в столетиях расчет за всё! Молитвы, пение — «Воскрес воистину»… Еще терпение, терпение!

Иллюзии

Увлеченный похожестью слов на журчания и шелестенья, думал я, будто могут из них создаваться ручьи и растенья… Вот слова, словно горы песка, я бреду среди них и поныне, умирая от жажды в пустыне, где ни капли воды, ни ростка! Увлеченный похожестью снов на явленья, поступки, событья, думал я, что когда-нибудь их в полный полдень смогу пережить я… О, фантастика, о, пестрота, сохраню ли я вас, просыпаясь? Но сквозь пальцы, как пыль, просыпаясь, остается в руках пустота. Увлеченный похожестью глаз на любви и надежды светила, я хотел, чтобы в них наконец ты тревогу мою приютила… Мнимый свет! И во лжи этих глаз я блуждаю, как нищий, по свету… О, вкушая, вкусих мало меду, и се аз умираю, се аз!..

«Жизнь моя, ты прошла, ты прошла…»

Жизнь моя, ты прошла, ты прошла, ты была не пуста, не пошла. И сейчас еще ты, точно след, след ракетно светящихся лет. Но сейчас ты не путь, а пунктир по дуге скоростного пути. Самолет улетел, но светла в синеве меловая петля. Но она расплылась и плывет… Вот и все, что оставил полет.

ОДНАЖДЫ ЗАВТРА

Поэма (1964)

Однажды завтра со мной случилось удивительное явление. У букиниста попалась мне книжка — один переплет, без заглавия, без автора. Из нее были вырваны все страницы, и осталось только одно

оглавление.

Вот оно:

Вот и все: одно оглавление, и после названий — цифры страниц. А страниц — ни листка.

Сколько я ни искал, как ни рылся в читальных каталогах, как ни шарил в экслибрисах — нет такой на всем земном шаре! Кто-то выбросил, умерла никому не известная книга. Вникни: книга ж была! Загляни-ка поглубже в туманную память, вытащи, выложи — было же имя на титульном, первом листе. Был же он, этот «вроде меня», среди ночи вставал и во тьме одиночества зажигал над страницей свечу. Что же я шепчу, в неизвестности плавая?

Разве я слышал такие заглавия: Нечто вроде меня? Нет так нет? Бесконечно? Чтобы яблоки были? В одном из снов? Нашелся? Однажды завтра?

Ничего моя память не помнит — о ком это? Весь день я ходил по комнатам, разговаривал сам с собой, читал их, как шифр, — шиворот-навыворот, стирал, ретушировал, опускал в серебряный бром. Нет их, не появляются, не проявляются даже бромистым серебром. Исчезли бесследные…

А может быть, это первые строки? А может, последние? А может, слова между строк? И надо взять листок и проставить слова в многоточиях? Ну конечно! Загадка проста ведь. Надо просто представить его самого, комнату, стол, одинокость, тоску. Заложить в кибернетику воображения, оживить и пустить, в обращение… Так пятнадцать дней я вкладывал в себя по пустому листку с последней строкою.

И получилось такое.

«Нечто вроде меня»

Ты надо мной (не смей!) не смейся, если странных слов несуразную смесь я приношу тебе вместо печенья «Смесь» из слоеного теста. Эти горстки печатного теста высыпал я из себя, как печальные крошки из пустых бакалейных мешков. Но не надо смешков и даже усмешки. Без особой спешки, но скоро я превращусь в никому не нужный куст у забора или в несколько букв с оторванным паспортным фото, и хотя неохота — скоро я отлучусь в тот район, где недавние жители пребывают без чувств и в метрических книгах записаны «выбывшими». Видишь ли, настал наконец-то момент, когда надо оставить взамен нечто вроде меня. Пусть, пружиной звеня, эти буквы подцепит безмен вопросительным знаком: зачем? Ни цены в них, ни веса… Неизвестно — зачем это «нечто вроде меня».

«Никто сказать не может»

Напилено досок, наковано гвоздей, наделано столов и полок, нарыто грядок для семян, ям для яблонь, налажен на столе порядок, накошено травы, насажено цветов и сорвано. И выполото уйма сорного. Обстругано карандашей семи цветов, исписано тетрадей без числа, исхожено полмира мостовых вдвоем и в одиночестве, а среди ночи встав, истоптано паркета, половиц, пропущено сквозь легкие мильоны кубометров кислорода, отведано вина и губ, наобнято горячих плеч, увидено такое диво, как яркий крон восходов, умбра глины, сажа неба, киноварь цветов, парижская зелень, берлинская лазурь и подмосковная сирень. А сколько выслушано визга пил, и воздыханья труб, и сотрясения земли от бомб, и всякого другого звука, оханья и эха, и пенья — эх, разлука ты, разлука!.. А сколько стерто подошв, а сколько раз шел дождь, а сколько скомкано снежков и влеплено в тебя великолепно, и найдено на улице подков (но это в детстве), а сколько черных кошек перебежало путь, с последствиями и без последствий, а сколько было пожато разных рук, и мягкость их и жесткость, и пульсацию их жил забыть моя ладонь не может! Никто сказать не сможет, что я не жил.