Собрание сочинений. Том 1. Лирические произведения

Кирсанов Семен Исаакович

Рим в снегу

Мы в Рим приехали, когда шел снег стеною с неба, хоть создан Римский календарь был без учета снега. На Форум он валил с утра, и в барельефы втерся, и завалил собор Петра, устлал кварталы Корсо. Так, видимо, на новый Рим разгневался Юпитер, что стал он видом снеговым похож на старый Питер. И тут повысыпали вдруг все гимназисты Рима, — снежками целиться в подруг и попадать, и мимо! И не сердилась божья мать в районе Ватикана на то, что снег пустились мять прохожие в сутанах. Мы показали высший класс игры под крики «браво». По вкусу римлянам пришлась московская забава. И каждый брошенный комок был свеж и полон света, и он осмыслить нам помог, что мы — одна планета. А снег лежал, куда ни кинь, и, обратясь к ухабам, стояли статуи богинь подобно снежным

бабам. Но сердце мне щемила мысль о бедности озябшей, о шеях без куниц и лис, без выпушки под замшей. И ветер изменил свой путь. С утра по тротуарам теплынью с моря стало дуть и пахнуть банным паром. И таил снег, теплом гоним, и оползал с колонны, и оказалось, что под ним — Рим был вечнозеленым. От дуновенья теплоты, летящей с океанов, пылали яркие цветы на клумбах у фонтанов. Пар подымался, словно дым, от гордых пальм тропических… Так я узнал типичный Рим в условьях нетипических.

В редакции «L'Unitа»

Не церковь, не музей, не камень обелиска — тут просто дом друзей незнаемых, но близких. Я в теплой тесноте столов, листков, заметок; я — в Риме, в «Уните», в редакции газеты. Тут собрался народ из самой гущи буден; тут дел невпроворот насущных, нужных людям. Тут угощали нас напитком вроде виски, печенье, суетясь, носили машинистки. Тут, плотный и земной, одетый не по-графски, за дружбу пил со мной рабочий типографский. И хлопал по спине с понятным смыслом ласки, чем объяснял вполне слова по-итальянски. Товарищ репортер вел разговор с поэтом; догадкам был простор — что в слове том, что в этом? И нет, не интервью для прессы и вещанья — от сердца оторву листок я на прощанье. Прощались, погостив, с объятьями, как братья, хотелось унести в руках рукопожатья. Потом мы вышли в Рим к Мариа Маджиоре, где мокрый снег покрыл ее простор, как море. Светилась темнота от трубок газосветных, светилась «L'Unitа» — название газеты. За снегом мокрых спин звучал еще знакомей понятный шум машин, печатающих номер. Звучал, звучал в мозгу, как музыка, незримо… Я увезу в Москву вот этот вечер Рима.

Drоits d'homme [8]

Какие главные права у подданного Лондона? Трава! Прежде всего трава, ему бесплатно поданная. Трава у банков и церквей, колледжей и коттеджей, чтоб лежа думать о своей невесте и надежде. Трава без надписей: «Не мять!» Их нет. Не обнаружено. Напротив, на траве лежать не только можно — нужно. Вот человек. Потертый твид оклеили заплаты, и выдает сей внешний вид абстрактивизм зарплаты. Но и в потертом рукаве есть некая столичность; свободно спящий на траве, он — Индивид, он — Личность, Возможность лечь глазами ввысь, од звезды небосвода, наводит лондонца на мысль, что вот она — Свобода, что при британском гордом льве не так уж люди серы, — по отношению к траве все господа, все сэры! Трава уравнивает их в правах, законом данных, но что до прав, совсем других, здесь много грустных данных. Одним приносит сталь и медь большие обороты, но есть свобода — не иметь ни дома, ни работы. Зато — трава! Зеленый мех, где, точно на открытке, так поздравительно на всех взирают маргаритки. Свидетель жизни островной, пусть я сужу пристрастно, но, Liberty [9] одной травой ты обошлась прекрасно! А так — хорошая трава, по ней приятно ходится. Британии сии права недорого обходятся.

8

Права человека (франц.).

9

Свобода (англ.).

Дома

Дома стоят, как люди, — разные. Одни хлопочут перед садом. Другие — брошенные, праздные — молчат — им ничего не надо. Одни — дымят из труб обугленных, а в дождь готовы перепиться. Другие — как старухи буклями — свисают серой черепицей. И есть дома с душою запертой, и есть с душонкою прожженной, и есть распахнутые запросто, и есть дома-молодожены. И есть дома — одни остались им викторианские боскеты; стоят вдвоем они до старости и держат белые букеты. А есть еще дома бездомные, с отчаяньем в высоких окнах; пустуют комнаты огромные, как руки старых безработных. Дома живут, дома стареются, каминным сердцем пламенеют, дома грустят, дома надеются, дома робеют и не смеют. А то им вместе слиться хочется и шумно выйти на дорогу, сходя с ума от одиночества, хотят раскрыться и не

могут, И кисеёю закрываются, прикрыв глаза после обеда… А люди на траве валяются, припав щекой к велосипедам.

На траве

Маргаритки росли в траве рукоделием на канве; после дождичка в четверг спал я в Лондоне на траве. Тучи двигались в синеве на восток, может быть, к Неве; так я думал, глазами вверх лежа в Лондоне на траве. Шпили множились в голове, как Вестминстера дубль W; в Девятнадцатый плыл я век, лежа в Лондоне на траве. В гости к царствующей вдове, к деревянным столам таверн путь держал я, глазами вверх лежа в Лондоне на траве. Но сквозь окна в сплошной листве приплывал я опять к Москве, к тишине подмосковных рек, лежа в Лондоне на траве. К золотой, в небесах, главе, к недописанной там главе я приплыл, не поднявши век, лежа в Лондоне на траве.

В Лондоне

1

Был Лондон, был и есть. Теперь я в это верю, раз я имею честь гулять по Рассел-скверу. Был Лондон, был и есть. И я в нем тоже «мистер», и есть и Ист и Вест, Ист-Энд есть и Вестминстер. А вдалеке, в Москве, у церковки румяной, казалось — Рассел-сквер лишь место из романа, лишь лист из БСЭ с парламентом, с туманом… Так, Лондон есть? — Yes, сэр, он здесь, и без обмана. Он здесь — огромный центр компаний и колоний, он — «Таймс» с колонкой цен, он — Нельсон на колонне, он — город королев, где мирные, как пони единорог и лев приставлены к короне. Он — город часовых в давнопрошедших позах, подстриженной травы, живых головок Грёза, ораторов в садах, седеющих спортсменов и стрелок, что всегда дрожат на «переменно». Он — всем известный вид из книжки «Принц и нищий», он — магазин, где твид из клетчатой шерстищи, он — город деловой, он — котелок и зонтик. Он — Лондон. У него нет никаких экзотик.

2

Да, Лондон был и есть при Тауэре, при Темзе, хотя не перечесть к нему моих претензий, что он, как человек, застрявший в прошлом веке, его Двадцатый век похож на Fin de Si`ecle. И Лондон погружен в себя же, то есть в Лондон, и в ресторане он, как проповедь, преподан о том, как надо сесть, как пудинг есть, как поридж… Да, Лондон был и есть. Его не переспоришь. Есть фирмы —…Сын и К ^о, камины в каждом доме, и равнодушье ко всему на свете, кроме столицы островной, где правят англичане, к которой остальной весь мир — лишь примечанье. И чинный клерк сей мир просматривает мельком; мир набран, как пунктир, петитом самым мелким. А Нил? А Кипр? А Крит? И это вроде мир же! Нет, он ему закрыт столбцами сводок биржи.

3

А все же Лондон есть прекрасный и воскресный; он как театр без мест, но с уличным оркестром. И в кружку горсть монет мне было бросить лестно, притом, что нищих нет в сословьях королевства. Рабочий класс, ты где? Бастуешь, или терпишь, или про черный день на сердце порох теплишь? Но ты в раю надежд, в саду старинной песни, в рассрочку твой коттедж, есть пенсия, есть пенсы, есть, наконец, трава, чтоб отдохнуть на славу. Но где твои права? А Лондон — твой по праву.

4

Да, Лондон был и есть, каким в прошедший век был, и захотелось сесть в вагон, идущий в Мегби, по шпалам сквозь туман пробраться незнакомцем в тот Диккенса роман, что так и не закончен. Не плохо и с толпой спуститься в Антерграунд, — там каменной трубой к тебе стихи нагрянут… Но чтобы сверху вниз узнать его серьезно — понадобится жизнь подробная, как проза. Да, приоткрыть бы дверь в уединенный домик, где жизнь уже теперь не диккенсовский томик, да и не те сверчки… Но и узнать не просто, как чувствует толчки подземные сей остров.

5

Да, Лондон был и есть, и, несомненно, будет. И про него Гефест, конечно, не забудет. Но должен он учесть шарообразность света, что, кроме этих мест, вокруг него — планета; что общей этот шар окутан атмосферой, что если где пожар, то всюду пахнет серой, и если гром, то весь он сотрясает воздух, а жить нам — только здесь, а не на дальних звездах. И должен он понять, помалости трезвея, что мир — не экспонат Британского музея. Об этом факте весть ему принесть — я волен. А тем, что Лондон есть, — гуд морнинг, я доволен.