Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Чэн хотел подождать Ю Шаня, прежде чем решить просьбу председателя лиги Народного фронта, и стал расспрашивать о гиринских делах, но как раз подошел Ю Шань. Он был растерян большой победой и явно пугался ее. Предложение спрятать раненых в окрестных деревнях ему сразу же понравилось, и, развивая его он высказывался за то, чтобы и все оставшиеся в строю партизанские кадры вывести в долину реки Уссури, к востоку от города.
— Как поступить с теми из наших, кто владеет оружием, должен решить командир десанта, — сказал Чэн, добавляя, что если Шершавин и не станет настаивать
— Надо гнать японцев из Мукдена, — сказал Ю Шань, — а раненых развезти по деревням. Это правильно.
Пришли из крестьянской партии «Красные косы», тоже просили себе раненых человек триста — четыреста. Пришли делегации трех заводов — тоже за ранеными. Заводы были в руках рабочих и готовились к эвакуации в случае контрудара японцев. Им нужны были опытные боевики.
В сущности, сражение только что начинало развертываться во всю силу возможностей, открываемых поддержкой народа.
Чэн решил остаться в Гирине, эвакуировав одного лишь Тай Пина, но Шершавин настоял на вызове в тыл большинства тяжело раненных и тогда решено было передать местным организациям только легко раненных и Ю Шаню разрешить рейд в долину Уссури, если в течение суток он не получит директив Тана из Мукдена.
Через трое суток, в куски разметав гиринский железнодорожный узел и заложив пятьсот мин на важнейших дорогах, Шершавин бросил отряды Чэна и Ю вверх по Уссури.
По дороге им встречались партии раненых партизан и длинные обозы крестьянского ополчения. Мулы тащили исковерканные танки и арбы с железным ломом. Женщины несли ведра с нефтью. В деревне за сто километров от Гирина кузнец запускал мотор на превращенном в лепешку грузовике и хвастался, что сам придумал, как заставить машину работать на маслобойке.
Народ вступал в войну.
Часть пятая,
могущая быть началом новой книги
Те, кто потерял руку, ногу или далее обе ноги и обе руки, так же необходимы мне, как и целые. Я не могу сажать в деревенские комитеты людей, еще способных драться в строю.
В нашей войне калек не будет. Человек только тогда мертв, когда у него оторвана голова. Во всех остальных случаях он не теряет ценности. Слепые более опытные радисты, чем зрячие. Безногие не теряют красноречия вместе с ногами, безрукие не становятся худшими организаторами.
Для меня поле, где я сражаюсь, есть поле организации.
Город Сен-Катаяма
В сопках за Владивостоком дымились частые пожары. Могучее племя кочевников, казалось, жгло костры в темных лесах за городом. Но людей в лесу не было. Леса горели без них.
Осуда, едва оглядев Владивосток, выехал в городок,
Было светлое, искристое утро, все блестело на солнце. От деревьев и крыш, сопок и моря исходило тонкое и как бы благоухающее сияние. На партизанские парусники Варвары Хлебниковой грузили амфибии, славные машины 2-й мехбригады, отбившие японский десант в бухте Ольги.
Едва замечая город, Осуда добрался до аэродрома, погруженный в мысли о неожиданном деле, ему порученном. Он был еще слаб, и ехать в Маньчжурию ему явно не следовало: он не доехал бы. Однако работа, предложенная Шлегелем, не казалась ему более легкой.
— Строить, строить, — говорил третьего дня Осуде этот красивый седеющий парень, седой и румяный. — Война — это строительство в условиях повышенной смертности и, знаете, очень сложное.
Он перелистывал записную книжечку и, прищуря глаз, качал головой.
— Очень, чорт бы ее побрал, сложное.
— Что вы хотите мне поручить?
Осуда приготовился объяснить, что он неопытный хозяйственник и строитель беспомощный.
— Город надо будет построить, — кратко ответил Шлегель, поднимая на Осуду свои спокойные и добрые глаза. — Тысяч на пятьдесят, что ли, на первое время. Тысяч на пятьдесят, на семьдесят.
— Город?
— Да вы не пугайтесь! Этого еще никто не строил, так что никто и не знает, как надо строить. Вы будете первым. Ведь я какой город имею в виду…
И просто, в трех фразах, он набросал ему план строительства.
— У меня сейчас пятнадцать тысяч пленных японцев — раз, шесть тысяч пленных китайцев из маньчжурской армии — два, две тысячи пленных корейцев — три. Понятно? Незачем терять время, надо делать из них людей сознательных.
— Но как, как?
— Мы кое-что начали. Вот поедете — увидите сами. Там у нас сейчас командует лейтенант Цой, да молод, зарывается. Нужен опытный человек. — Прощаясь, Шлегель сказал: — Мы вот решили назвать город — Сен-Катаяма. Как, по-вашему?
— Значит, город уже существует?
— Да какое там, ерунда еще. Поезжайте, впрягитесь в дело и давайте знать, когда именины устраивать. Торжественно откроем город.
В Сен-Катаяме Осуду встретили Черняев и лейтенант Цой.
— Прикомандированы в ваше распоряжение, — сказали они.
Город уже копошился среди тайги. Деревянные бараки и двухэтажные коттеджи вели шесть длинных улиц. В центре города стоял деревянный Дом бойца, но кино и театр еще только значились. Японоведы из Москвы готовились читать лекции в шалашах и палатках.
Близ шоссе, не доезжая города, заканчивали корпус большого госпиталя и ангароподобное здание инвалидных мастерских.
На улицах торчали тракторы, валялись плуги. Земля на пустырях была распахана и засеяна. В широких палатках, посреди площади, печатались газеты; толпа корейских, китайских и японских раненых стояла возле печатных станков, хором повторяя замечания метранпажей и корректоров.