Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Четыре улицы были японскими, пятая — корейской, шестая — китайской. Раненые партизаны Ван Сюн-тина братались тут с партизанами Шуан Шена, те и другие знакомились с пленными японцами.
— Интересно прямо-таки, — говорил Черняев, обходя с Осудою это необычайное поселение, уже спорящее о методах уборки сои. — Вы, товарищ Осуда, говорите сразу, что надо, — я вам мертвых подниму, а что надо, сделаю.
С первого дня полетели радиограммы Марченко, Шлегелю, Фраткину, Лузе и комдиву Нейману.
В город Сен-Катаяму пошли исковерканные войною танки и автомобили. Люди, поломавшие их,
Улицы города упирались в цветники, огороды, свинарники, кузницы, сетевязальни.
Из владивостокского политехникума волокли коллекции рыб, почв и руд. Профессор Звягин показывал в бараке ловлю ивасей электрической сетью. Привезли позеленевшую от страха Иверцеву.
— О боже, боже! — шамкала она, осторожно обходя худых, испуганных и настороженных японцев, внимательно присматривающихся ко всему.
Осуда приказал строить на окраине Сен-Катаямы советский квартал и, не ожидая его окончания, поселил в палатках, между бараками, батальон пехоты, эскадрон кавалерии и танковый взвод. Все это были части, потрепанные в боях и отведенные на отдых. Их оркестры с утра будили город, и раненые партизаны Ван Сюн-тина вместе с японцами из гвардейской дивизии генерала Орисака спозаранку сбегались смотреть и удивляться простым чудесам здешнего военного быта, как будто никогда не видели ни казарм, ни ротных учений, ни рапортов. Да, впрочем, этогоникто из них никогда в жизни не видел, да и не мог видеть. Батальоны пахали землю, плели рыболовные снасти, спорили, какая овошь будет расти на этой сытой земле, и лихо играли в футбол бойцы и командиры плечо к плечу.
Это был город-митинг, великий необыкновенный город новой войны. Солдаты, еще вздрагивающие от пережитых ужасов сражений, легко вспоминали здесь, что они рабочие, кустари или крестьяне. По вечерам у громадных костров, разводимых прямо на улицах перед домами, затевались беседы о жизни. У костров собирались землячествами или сообразно заводским или фабричным знакомствам. На огонь костров сходились лекторы с передвижками.
Военный инженер Зверичев, раненный в обе руки, открыл в одной из палаток курсы уличного боя и уличных фортификационных работ.
Им взяты были две темы: «Юбаринские угольные копи поднимают восстание» и «Что могли бы сделать железнодорожные заводы в Явате в вооруженном восстании?»
С далекого севера шли эвенки и чукчи с Гаврилой Янковым, нанайцы — с Демидовым. Все народы Дальнего Севера постановили принять участие в войне и командировали на войну самых умных и уважаемых людей, на лучших собаках, оленях и лодках.
А с юга, из приморской Кореи, Варвара Хлебникова вела корейских мужиков, корейских женщин с детьми, бегущих от японского гнета. С запада же, от Байкала, прибыли на самолетах монголы. С караваном раненых монгольских аратов прибыла в Сен-Катаяму и Ольга Хлебникова.
— Комиссарша моя, душечка, да ведь здесь сущий ад, — с воплями страха и восторга встретила ее Иверцева. — Vous savez, ma ch'erie [45] , — они пляшут. Они взяли все первые призы, вы подумайте.
Действительно,
Ольга остановилась у Иверцевой, и еще не была найдена ей отдельная комната, как пришел командир Цой, председатель общегородской секции рыбников.
45
Вы знаете, моя дорогая (франц.).
— Разведение мальков! — кратко сказал он ей после приветствия, как некий пароль счастья. Это была тема ее первой лекции.
Водоемы были уже построены. Лаборатория помещалась в двух маленьких ларьках, рядом с кафедрой Зверичева.
Ольга назначила первую встречу со студентами на завтра в девять утра.
— Не пойдет, — сказал Цой. — В девять история классовой борьбы.
— В десять?
— В десять — стратегия и тактика вооруженного восстания.
— Ну назовите свой час.
— Ноль часов тридцать минут, — ответил Цой. — Другого времени нет. Будет четыре группы по сорока человек с четырьмя переводчиками.
Когда ночью она подходила к лекционному шалашу, Цой скомандовал «смирно» на четырех языках.
— Товарищ лектор! Слушатели рыбного техникума в составе двухсот шестидесяти одного человека готовы к занятиям!
Она развернула таблицы и диаграммы.
Город просыпался рано. Зарю заменяло радио. Проспать последние новости фронта никто не был в силах. Пока четыре голоса на четырех языках не кончали своих докладов, утро не признавалось. Оно начиналось вслед за сообщением о войне, которая была погодой города. Но вот рассказаны последние известия — и начинается день.
Педагоги, окруженные свитой переводчиков, несущих «оформление» лекций — плакаты, рисунки и таблицы, — спешат на кафедры. Партии лесорубов уходят за город. Кузнецы разводят горны. Огородники запевают песни. Повара в белых колпаках суетятся у центрального пищевого бюро.
В течение восьми часов, следующих за пробуждением, город тих, опустошен. Повара с походными кухнями уезжают за город, музыканты уезжают за город, пропагандисты и рассказчики уезжают за город. Художник театра спокойно малюет декорации, раскинув их на всю площадь перед еще не законченным театральным зданием. Фотограф спит. В кино — уборка. Ларьки на перекрестках улиц закрыты.
Но вот в три часа дня над Сен-Катаямой взвивается ракета, и тотчас преображаются улицы. Фотограф уже в ателье. Ларьки открылись. Староста кино выкрикивает на четырех языках сегодняшний фильм. Беснуется радио. Со всех сторон врываются в город люди.
Быта, тяжелого, домашнего быта нет, и человек, если он на ногах, остается на улице до позднего вечера. В три часа тридцать: на десять минут все замирает — дневные известия с фронта. Люди останавливаются посреди улиц. В кино прекращается фильм, фотограф задерживает клиента перед аппаратом, погруженный в слушание новостей. С шести часов начинают работать кружки самообразования, а в восемь часов из Радиоцентра на четырех языках — доклады.