Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
— Одно дельце надо ему обстряпать, — по-взрослому объяснил мальчуган.
— Какое дельце? — неосторожно, просто из любопытства, спросил его Павел.
Мальчик подмигнул ему — знаем, мол, вас.
— Клятва дадена, — восторженно произнес он. — Всем отрядом клятву давали и потом по отдельности. Я тоже расписался, — сказал он с нескрываемым уважением к самому себе, степенно попрощался и, опять повторяя кого-то взрослого, вымолвил, уходя: — Благослови, метелица, с немцем не канителиться.
Дело, о котором намекнул мальчик, не было намечено в плане Коротеева. Идею его привез Невский. Это была месть за учителя Ползикова и двух убитых Штарком ребятишек. Ее подхватили сразу и, чтобы не терять времени, решили не откладывать надолго. Коротеев тут же сел за плакаты на немецком языке: «Казнен за зверства над детьми в санатории», «Казнен за убийство учителя Ползикова».
Некоторые просили себе два или три плаката, а Чупров взял десяток. Коротеев аккуратно записывал в блокнот, сколько кому выдано. Многие тут же сделали заявку на следующие дела — на мщение за трех казненных старушек, за оскверненную церковь, за других замученных ребят. Коротеев аккуратно записал все предложения, и отряд, разбившись на шесть маленьких групп, отправился на операцию. Федорченков с молодыми партизанами — к дороге, что проходила лесом, Буряев — к ближайшей деревне, а Невский с Коротеевым — к штабу карательного отряда.
С той страшной, похожей на бред умирающего ночи, когда — темная — она вдруг вспыхнула пламенем смертельного пожара; когда затрещал дом и мыши засуетились за обоями, на потолке, под полами, выгрызая себе выходы из жилья; когда колокол в церкви за прудом вдруг загудел могучим набатом; когда фигура высокого окровавленного человека с мертвым ребенком в руках прошла по огненно-оранжевому снегу парка; когда выбежал Вегенер на скользкий лед пруда и побежал, слыша за собой крики этого несчастного Штарка; когда в беспамятстве дополз он до этого проклятого Бочарова, — казалось, все кончено. С той ночи Вегенер жил только при свете. Едва спускалась темнота, он запирался в избе и даже за нуждой не ходил дальше сеней. Впрочем, и в эту минуту его стерег кто-нибудь — то ли мать Бочарова, то ли сам Дмитрий.
Так и сейчас, когда ночь разверзлась, как бездна, он не знал, что ему делать.
Слава победителя Коростелева уже забывалась. Необходим был новый успех. И тогда — отпуск. Только тогда. Ночь была неисчерпаемой глубины. Вегенер вызвал адъютанта.
— Ракеты! — сказал ему, кутаясь в белый шелковый платок. — Пусть будет светло! Все время! Одна за другой! Мне нужен день.
Скоро за окном затрещало и посветлело. Вегенер успокоился. Конечно, покойный Штарк был прав — кровь надо проливать неустанно. Наверно, это здорово укрепляет волю. С завтрашнего утра он начнет…
То, что делал этот Невский, было поистине невыносимо и требовало решительных ответных ударов.
Но все, что ни затевал Вегенер, наталкивалось на умное сопротивление, на суровый отпор. Судя по данным Бочарова, — а они были, конечно, отрывисты и случайны, — Невский расчленил свой огромный отряд на крохотные ячейки.
У него были «мостовики» — они специально следили за тем, чтобы не был восстановлен ни один мост.
Были «связисты» — они снимали по пять километров проводов в день.
Были «ораторы»-снайперы — они специально посещали сельские сходы, на которых присутствовали немецкие представители, и выступали там с «речами» из автомата.
Были, наконец, «мстители-одиночки», неуловимые, неуязвимые агенты, огромной осведомленности и страшного упорства.
Агитаторы Невского проникали в каждый дом. Его листовки Вегенер находил у порога своей избы. Его плакаты «Верни награбленное, иначе смерть!» пестрели на всех дорогах.
За убийство Штарком двух ребят в санатории Невский перебил более трех десятков солдат, не считая тех, что погибли при пожаре самого санатория.
Вегенер бежал тогда в другое село. Спустя сутки дома опустели, пошли пожары. Он перебрался на хутор за маленьким озером. Стало спокойнее, но точно в блокаде. Ни один немец не мог безопасно проникнуть на хутор или уйти из него.
За учителя Ползикова пало двенадцать немцев.
Вегенер, с трудом пересиливая себя, обосновался в селе Любавине, стоящем на оживленном шоссе. Здесь было бы совершенно отлично, если бы не так далеко от Невского. Но будь Вегенер и поближе, что он мог сделать?
Что можно предпринять против темноты, которая подстерегает любой твой шаг, против света, который выдает любое твое намерение, против морозов, которые грызут твои руки и ноги, против пожаров, которые возникают внезапно, точно зажжены какой-то сверхъестественной силой?
Солдаты, перестававшие грабить, все равно умирали от холода, от истощения. Солдаты, уставшие убивать, все равно погибали в мщенье за прошлое.
Но те, которые и грабили и убивали, те тоже не выигрывали — те тоже погибали, как все…
По воскресеньям приходилось держать весь отряд под ружьем и в полном сборе, ибо каждый осел в отряде знал наизусть плакат: «В плен беру только по воскресеньям».
Но было ли легче действовать во вторник или в четверг? Боже мой, конечно, нет. Во вторник или среду где-нибудь на оживленном перекрестке уже висел новый плакат.
В нем перечислялись фамилии десяти или пятнадцати лучших унтер-офицеров с предупреждением: «Вы будете первыми казнены за совершенные злодейства…» В этот день ни на одного из перечисленных нельзя было рассчитывать.
За окном раздался окрик часового и русские голоса в ответ. Вошел адъютант.
— Прибыл Бочаров с одним партизаном от Невского.
— Светло? — спросил Вегенер.
— Как в Луна-парке, капитан.
— Пусть войдут.
Сняв шапки и поклонившись, Бочаров и Сухов стали у дверей, позади переводчика.
— Что принесли?
Бочаров откашлялся.
— Вот Сухов бежал из отряда Невского. Он там разложение обещает сделать, он может.
— Как ты можешь разложить отряд Невского? — спросил Вегенер.