Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
Медведев за долгую службу в Советской Армии наверняка призабыл многое из сельской практики. Его ведут не воспоминания детства, а курсы председателей колхозов. Он обращается не к отцовскому опыту, а к книгам. Незадолго до начала уборки, он привез к себе профессора Колесникова, опытнейшего крымского садовода, чтобы показать, как он ведет свои сады, как ухаживает за ними. Профессор похвалил. И оба они, профессор и его слушатель, стали думать над тем, как организовать на будущий год систему поливки садов, чтобы закрепить богатый урожай.
Николай Иванович Медведев ставит много интереснейших вопросов.
— Как
— Председатели колхозов мало что видят, кроме своих хозяйств. Хорошо бы собирать их раза два-три в год на областные совещания для обмена опытом.
— Деревне нужен свой хороший журнал, где бы писали и ученые, и писатели, и колхозники, рассказывали бы о научных новинках, о местной инициативе, об отдельных мастерах урожая, о культуре социалистической деревни. У каждого теперь мыслей много, а поделиться ими негде.
Слушая Медведева, невольно перенесся я мыслью в южнобережные колхозы Крыма, где с месяц назад проходили общеколхозные собрания, посвященные борьбе с лодырями. Как много там говорилось о культуре, о морали, о человеческом достоинстве, о трудовой славе! И многое, высказанное месяц тому назад в другом месте, теперь повторялось в словах Медведева.
Там, в колхозе имени Калинина, близ Ялты, колхозник Бабий сказал:
— Я этого разговора с лодырями три года ждал, три года его во сне видел. По-моему и вышло. И потому вышло, что я ж, как честный человек, вперед на год, на два вижу. Жизнь свою я сам строю, она — как дите мое. А о дите всегда вперед думаешь, как оно покажет себя в школе или на деле. У матери дите еще грудь сосет, а она об нем как о механике или о летчике мечтает. Так и я свою жизнь нянчу да в уме прикидываю, как она у меня подрастет и себя покажет… И завлекает меня красота ее…
Красивой и заглядывающей далеко вперед становится жизнь колхозной деревни даже на примере маленьких колхозов в долине Качи и Альмы, где четыре года назад единственными следами жизни были памятники смерти.
1948
II. 1948–1951
Прага
Проехав на машине по так называемой Саксонской Швейцарии — красивейшей долиной Эльбы, прорезающей отроги Рудных гор, я оказался на чешской земле.
Почти у самой границы мне показали средневековый замок на гребне горы Кенигштейн; там жил в плену генерал Жиро.
— Как же этот старикан сбежал оттуда? — спросил я местного жителя.
Он улыбнулся сдержанно:
— Оттуда могло сбежать только привидение, а люди обычно выезжали на автомобиле.
— Пожалуй, верно. Жиро, наверно, сбежал из плена на хорошем «мерседесе», не иначе.
Переход из Германии в Чехословакию почти незаметен в ландшафте, лишь в глубине Чехии проезжий обратит внимание, что деревни стали попроще (однако отнюдь не беднее), посвободнее, что они не стремятся обязательно выглядеть городками, а сохраняют сельское приволье и его непринужденную простоту. Уровень жизни чешского, словацкого и моравского крестьянина довольно высок. Поля обработаны прекрасно. Сельскохозяйственная кооперация снабжает крестьян орудиями труда и удобрением. Коллективная аренда тракторов и комбайнов находит с каждым годом все большее число сторонников, и характер сельского хозяйства, сохраняя свой частновладельческий тип, заметно клонится в сторону артельности.
Первые два часа на чешской земле — и уже другое время, другой ритм жизни. Уже и хлеба всюду много, и в магазинах полно, и народ двигается другой поступью — весело, как бы навеселе. Но чехи трезвы, работящи, серьезны, в них много лишь ребяческой живости, непосредственности.
Мы ехали как-то со скоростью километров девяносто — сто. Вдруг встречный путник поднял руки, требуя, чтобы мы остановились.
Водитель затормозил. Путник сказал нам смеясь:
— Кого вы догоняете, чтобы задавить? Кроме меня, на двадцать километров нет ни души. Это пограничная зона. Задавите меня и проезжайте медленнее.
И прибавил, прощаясь:
— Я дорожный инспектор.
Чехословакию я представлял страной аграрной, сельской. Но ныне это одна из сильнейших индустриальных стран Европы. Ее паровозы, ее автомобили, сельскохозяйственные орудия, оптика, машиностроение первоклассны. Чешская обувь известна всюду, как и хрусталь и богемское стекло. Ее горы богаты ценнейшими ископаемыми, а целебные минеральные источники на весь мир прославили Карловы Вары и Марьянски Лазни (при немцах — Карлсбад и Мариенбад).
Чехи не ожидают благодеяний извне, а трудятся не покладая рук. Плоды этого налицо. Чехословакия переживает сейчас время необычайного подъема и расцвета. Опасность германского вторжения позади, страна свободна, правительство национализировало главнейшие отрасли народного хозяйства, провело земельную реформу, укрепило финансы, безработицы и в помине нет, а спрос на изделия чехословацкой промышленности неуклонно растет.
Чехословакия быстро залечивает раны войны и оккупации и смело идет к выполнению двухлетнего плана своего хозяйства — опыт, над которым еще так недавно посмеивались некоторые «друзья» Чехословакии.
Географ Элизе Реклю писал о чехах:
«Окруженные со всех сторон немцами, чехи, естественно, должны были вести упорную борьбу за существование, а если им удалось защититься против своих алчных к захвату соседей, то этот успех по справедливости можно назвать одним из чудес истории; обреченные на героизм самим географическим положением, чехи жили, можно сказать, вопреки всякой вероятности».
Сегодняшней Праге можно посвятить самостоятельную книгу, ибо сегодняшняя Прага — начало города, которого еще не было у западного славянства.
До войны Прагу находили мило-провинциальной, уютной, живописной, точно она была провинциальным местечком в самом центре Европы, столицей-деревней, городом-кавярной, славящейся пивом, кнедликами и сосисками. В этих комплиментах было много оскорбительной снисходительности.
Как-то забылось, что чехи — один из наиболее музыкальных народов Европы. Дирижеры и учителя пения, чешские оркестранты известны даже в Скандинавии.
Забылось, что чехи — один из самых грамотных и просвещенных народов, старейшие горняки и печатники.