Женщина всегда чуть-чуть, как море.Море в чем-то женщина чуть-чуть.Ходят волны где-нибудь в каморке,спрятанные в худенькую грудь.Это волны чувств или предчувствий.Будто бы над бездной роковой,завитки причесочки причуднойчайками кричат над головой.Женщина от пошлых пятен жирныхштормом очищается сама,и под кожей в беззащитных жилкахзакипают с грохотом шторма.Там, на дне у памяти, сокрытыстолькие обломки – хоть кричи,а надежды – радужные рыбы —снова попадают на крючки.Женщина, как море, так взывает,но мужчины, словно корабли,только сверху душу задевают —глубиной они пренебрегли.Женщина, как море, небо молит,если штиль, послать хоть что-нибудь.Женщина – особенное море,то, что в море может утонуть.Гагра, октябрь 1972
Ты вспомнишь обо мне
Забвенье ты зовешь отчаянно на помощь,но море заревет с
картины на стене.Картину можно снять, и все-таки ты вспомнишь,лишь море вспомнишь ты, — ты вспомнишь обо мне.В диспансере твоем рукав закатан чей-то,но, поднимая шприц, ты вздрогнешь: на рукев веснушки якорь врыт, и вдруг сетей ячейкив глазах возникнут вновь, и пена на песке.С работы ты придешь. Ты включишь телевизор.Покажут, скажем, Кипр. Красивая страна,но вдруг, разбив экран, тебе в колени – с визгомсобакою из Гагр — эгейская волна.И даже стирки плеск, и пена лимонаданапомнят вновь прибой. Шепча: «Исчезни! Сгинь!» —ты примешься глотать таблетки люминала,но даже привкус их покажется морским.Союз наш закреплен, как в тайном договоре,чернилами тех волн, и мы не врозь живем.Пока есть в мире мы, пока есть в мире море,пока есть море в нас, — мы навсегда вдвоем.Гагра, октябрь 1972
Несколько нежных дней
Несколько нежных дней:вздрагиванье камнейот прикасанья ступней,пробующих прибой,и на пушке щеки,и на реке руки —родинок островки,пахнущие тобой.Ночь была только одна:билась о дамбу волна,штора хотела с окнапрыгнуть в ревущую глубь.Шторм берега разгромили пополам разломилзвездный огромный мирпахнущих штормом губ.Так вот горят на кострах —спутаны страсть и страх.Вечно – победа и крах,словно сестра и брат.Руки на мне сцепя,больно зубами скрипя,ты испугалась себя —значит, я сам виноват.Лишний – второй стакан.Вскрикивает баклан.Стонет подъемный кран,мрачно таская песок.Слева подушка пуста,лишь на пустыне холста —впившийся неспроста,тоненький твой волосок.Есть очень странный детдом:плачут, как дети, в нем,плачут и ночью и днемдни и минуты любви.Там, становясь все грустней,бродят среди тенейнесколько нежных дней:дети твои и мои.Гагра, октябрь 1972
«Жизнь, ты бьешь меня под вздох…»
Жизнь, ты бьешь меня под вздох,а не уложить.До восьмидесяти трехсобираюсь жить.Через сорок три годка —потерпи, казак! —вряд ли станет жизнь сладка,но кисла не так.Будет сорок семь тебе,мой наследник Петр,ну а батька в сединевсе же будет бодр.Будет он врагов бесить,будет пить до днаи на девочек коситьглазом скакуна.Будет много кой-чегочерез столько лет.Результатец – кто кого —будет не секрет.Встретят улицы и рюобщую зарю.Я в Мытищах закурю,в Чили докурю.Телевизор понесутпод колоколана всемирный Страшный судза его дела.Уничтожат люди рак,бомбу, телефон.Правда, выживет дурак,но не так силен.Зажужжат шкивы, ремни.Полный оборот —и машина времениПушкина вернет.1972
«Бессердечность к себе…»
Бессердечность к себе — это тоже увечность.Не пора ли тебе отдохнуть?Прояви наконец сам к себе человечность —сам с собою побудь.Успокойся. В хорошие книжки заройся.Не стремись никому ничего доказать.А того, что тебя позабудут, не бойся.Все немедля сказать — как себя наказать.Успокойся на том, чтобы мудрая тень Карадага,пережившая столькие времена,твои долгие ночи с тобой короталаи Волошина мягкую тень привела.Если рваться куда-то всю жизнь, можно стать полоумным.Ты позволь тишине провести не спеша по твоим волосам.Пусть предстанут в простом освещении лунномреволюции, войны, искусство, ты сам.И прекрасна усталость, похожая на умиранье, —потому что от подлинной смерти она далека,и прекрасно пустое бумагомаранье —потому что еще не застыла навеки рука.Горе тоже прекрасно, когда не последнее горе,и прекрасно, что ты не для пошлого счастья рожден,и прекрасно какое-то полусоленое море,разбавленное дождем…Есть в желаньях опасность смертельного пережеланья.Хорошо ничего не желать, хоть на время спешить отложив.И тоска хороша — это все-таки переживанье.Одиночество – чудо. Оно означает – ты жив.Коктебель, 1972
Предел
Предел на белом свете есть всему:любви, терпенью, сердцу, и уму,и мнимой беспредельности простора.Тебя напрасно мучает, поэт,небеспредельность сил твоих и лет:поверь, в ней никакого нет позора.А то, что ухмыляется подлец:мол, вот он исписался наконец, —пусть это будет от тебя отдельно.Ты на пределе, а не оскудел.Есть у любого гения предел —лишь подлость человечья беспредельна.1972
«Уже
тебя, как старца, под микитки…»
Уже тебя, как старца, под микиткиподхватывает нежно чья-то лесть,уже давно смешны твои попыткиказаться величавей, чем ты есть.И ты глядишь до отвращенья кротко,сам утверждая собственную смерть,как с дрожью диссертантка-идиоткатебе сует свой опус – просмотреть.И руки обессиленно повисли.Сломала зубы молодость, и вот —рассудочность сомнительные мыслипластмассовою челюстью жует.Какой же толк тогда в литературеи в жизни обеззубевшей такой,когда не бури ищешь ты, а тюри,хотя, конечно, в тюре есть покой?..1972
Семья
И та, которую любил, измучена тобойи смотрит в страхе на тебя, как будто на врага,когда в репьях ночных безумств приходишь ты домой,дом оскверняя, где тебе не сделали вреда.И забивается твой пес в испуге под кровать,настолько пахнешь ты бедой для дома своего.Не подбегает утром сын тебя поцеловать —уже неведения нет в глазенках у него.Ты так старался отстоять свободочку своюот гнета собственной семьи. Добился наконец.Тот мещанин убогий, кто мещанством счел семью,кто, ставший мужем и отцом, не муж и не отец.Мысль о несчастности страшна. Приятна между тем.Подлинка сладенькая — так оправдывать вину:«Ах, я несчастный человек, не понятый никем».А ты попробовал понять хотя б свою жену?Защита грубостью – позор, когда так беззащитен взортой, чью единственную жизнь посмел ты обокрасть,а покаяние – уют, где справку запросто дают,что ты покаялся, ты чист и можешь снова – в грязь.Но все же верит сын, что ты велик и всемогущ,и синева в его зрачках до зависти свежа.Ты головеночку его случайно не расплющь,когда ты хлопаешь дверьми, к свободе вновь спеша.Благослови, Господь, семью — творения венец.На головеночках детей покоится земля.Святая троица земли — Ребенок, Мать, Отец,и человечество само не что-нибудь – семья.Пора кончать весь этот бред, пока еще презренья нетк тебе ни в собственной жене, ни в шелесте сосны,пока сквозь ветви иногда в окно еще глядит звездабез отвращенья на тебя, а с жалостью сестры.1972
Свидание в больнице
Гале
Свидания с тобой теперь в больнице.Медсестры — как всевидящий конвой.Лицо твое растерянно бодрится…Оставьте мою милую живой!Когда ты остаешься там, в палате,в своем казенном байковом халате,я — брошенный тобой ребенок твой.Я сам тебя себе чужою сделал.Что натворил я с нервами и с теломединственной, которую любил?И вдруг ты говоришь не как чужому:«Ты кашляешь? Попил бы ты боржому.Здесь есть в буфете. Я схожу куплю».Прости за исковерканные годы,за все мои возвышенные одыи низость плоти после этих од —души и тела горестный разброд.И то, что ты болеешь, разве странно?Болезнь всегда первоначально – рана,как эту рану ты ни назови.К любви счастливой ощущая зависть,болезни, как гадюки, заползаютв проломы душ, в развалины любви.Но почему за эти преступленьяты платишь, ну а я гуляю, пью?Пойду к врачам и встану на колени:«Спасите мне любимую мою!Вы можете ли знать, товарищ доктор,зондирующий тайны бытия,какой она бывает к людям доброй,а если злой бывает — это я.Вы можете ли знать, товарищ доктор,какой она узнала в жизни ад,какой она узнала яд и деготь,а я – ей снова деготь, снова яд.Вы можете ли знать, товарищ доктор,что если есть во мне какой-то свет,то из ее души его я добыли только беспросветность дал в ответ.В меня свой дух, в меня свое здоровьеона переливала: – Не болей! —Возьмите до последней капли кровивсю кровь мою и перелейте ей».Усталый, как на поле боя Тушин,мне доктор говорит с такой тоской:«Ей ничего не надо… Только нуженпокой — вы понимаете? — покой!»Покой? Скажите, что это такое?Как по-латыни формула покоя?О, почему, предчувствиям не вняв,любимых сами в пропасть мы бросаем,а после так заботливо спасаем,когда лишь клочья платья на камнях?1972
Кончики волос
Ланни Мак Холти
Было то свиданье над прудомкратким, убивающим надежду.Было понимание с трудом,потому что столько было междуполюсами разными земли,здесь на двух концах одной скамьи.И мужчина с женщиной молчали,заслонив две разные семьи,словно две чужих страны, плечами.И она сказала – не всерьез,вполушутку, полувиновато:«Только разве кончики волоспомнят, как ты гладил их когда-то».Отводя сближенье, как беду,крик внутри смогла переупрямить:«Завтра к парикмахерше пойду —вот и срежу даже эту память».Ничего мужчина не сказал.Он поцеловал ей тихо рукуи пошел к тебе, ночной вокзал, —к пьяному и грязному, но другу.И расстались вновь на много лет,но кричала, словно неизбежность,рана та, больней которой нет, —вечная друг другу принадлежность.1972