Собрание сочинений. Том 6

Евтушенко Евгений Александрович

Аполло-16

1

Лунный парень (фамилия здесь ни при чем.Имя тоже будет условно)журналистов расшвыривает плечом,впрочем,делает это беззлобно.Твой любимец, судьба,не испорчен он звездною славою,и разбита губа — предала его лыжа на слаломе.Появленье его, как вторженье.Он ракетой сквозь дым, сквозь людей:«Как тебя покороче, — Женя?А меня, чтобы запросто, — Дэйв.Женя, как там Герман, Виталий?Жаль, что вместе не полетали!Ничего — мы когда-нибудьЭльбой сделаем Млечный Путь!»

2

Что-то

общее есть в космонавтах —в чувстве крошечности Земли.Не делю их на «ихних» и «наших», —все – земные, и все – свои.Что куражиться — чье преимущество!Тот сильней, в ком бахвальства нет.Человеческий гений, мужество —неделимы, как воздух, как свет.Ты, Кибальчич, в камере мглистойзапланировал Хьюстонский центр.Здесь ракеты ревут по-английски,но в английском – калужский акцент.«Я ведь русский, — смеется Дэйв. —Циолковский — это мой дед.Запуск – завтра, ровнехонько в полдень,Что, не терпится? Потерпи.Но, признаться, люблю я «Аполло»в час, когда он один, без толпы.Завтра — официальные сопли,суета, толкотня.Покажу тебе что-то особенноеи эту ночь. Положись на меня».…В ночь – из бара. Еще не прокуренныйкосмос в искорках звездных дождей,и улыбкой, до боли Юриной,хорошо улыбается Дэйв.

3

Полночь дышит соленой горечью —океана слышится клич.На машине Дэвида гоночноймы летим по Кокоа-бич.Вверх тормашками весь мыс Кеннеди.Сам шериф хмелен, умилен.Под завязку отели и кемпинги.Супершоу! Гостей – миллион!Это странная штука — запуск,для того, кто причастен к нему.Для кого-то он — выпивка, закусьи блевотина на луну.В ресторациях джазы наяривают.Выпавлиниванье, выпендреж,и хрустит муравьями жаренымипозолоченная молодежь.Расфуфыренные девицыдержат щипчиками эскарго.Королишка задрипанный, вице —президент, не упомню чего.Платья лунные шьются к банкету.Чья-то дочка и чей-то зятьприезжают — не видеть ракету,а ракете себя показать.И к ракете, отчаянно смелой,гордой дочери нашей Земли,словно к рыбе большой, белотелой,прилипалы вприсос приросли.Почему прилипать вы вправеи блаженствовать, — так вашу мать! —прилипалы к поэзии, к славе,все привыкшие опошлять?!

4

Мне сказал один космонавт:«Хоть включай катапульту, — и в Африку.Сладкой казнью меня казнят —волокут на конфетную фабрику.Как тянучка, мура, трепотня,и среди карамельного ададарят мне — представляешь?! — меня! —статуэтку из шоколада.Кто я им — черт возьми! — людоед,чтобы есть – сам себя – на обед?!»

5

Дэйв, тебя не тошнит от рынка,где рекламой — смертельный риск?Космонавты на спичках, открытках,вы разбились о пошлость вдрызг.Опошляется даже космос.На любую из наших орбитзапускаются пошлость, косность,как величия сателлит.Где она — наша млечная Эльба?Далеко она, далеко.Для чего, гладиаторы неба,вы рискуете? Для кого?

6

Дэйв спокоен: «Я не философ,не из умствующих задавал,но немало подобных вопросовя в полетах себе задавал.Пошлость – это налог. Он тяжек,отвратителен, но пойми:мы рискуем не ради бляшек —ради будущего Земли.Гладиаторам было туго.Им насильно вручали мечи,но они палачи

друг для друга, —поневоле, но палачи.В космонавтах есть чувство братстваНе у них мозги набекрень.Мы иная, звездная раса,человека иная ступень.Все тесней на Земле пропыленной —человечеству нужен простор.Космонавтами будут мильоны,как сейчас каждый третий – шофер.Подзазналась Земля-старуха.Все великие в мире умыдля меня — космонавты духас чувством крошечности Земли.Нужен, чтобы духовно не ползать,взгляд на Землю со стороны.На Земле уничтожат пошлостьлишь свалившиеся с Луны…»

7

Дэйв, газуй! Эту ночь мы украли.Говори еще, Дэйв, говори.За спиной – муравьи в кляре,муравьи в шоколаде и фри.На обочинах — малолитражки.С ночи легче места занимать.Ходят запросто по кругу фляжки,кормит грудью ребенка мать.Люд простой из Майами, Нью-Йорка.Здесь, природой счастливо дыша,шоу завтрашнего галерка,а галерка всегда хороша.Здесь по спальным мешкам студенческим,утверждая права свои,ходят с видом, еще молодеческим,незажаренные муравьи.Здесь в обнимку на крыше «фольксвагена»двое… Звездный простор так чист,и вдали белоснежно, свадебнокарандашик ракеты торчит.

8

Первый полицейский кордон:«Мистер Скотт?! Не узнали… Пардон!»Второй полицейский кордон:Дэйв сует им какой-то картон.Изучают… «Поздненько…» — изрекполицейский, но под козырек.Третий полицейский кордон.Здесь — уже непохожий тон.Вроде — сделать нельзя ничего:«Пропуск только на одного».Полицейского взгляд косоват,ну а Дейв — начальственно, властно:«Это — будущий космонавт,только сверхзасекреченный… Ясно?»«Ясно…»Магия сверхзасекреченности,ты сработала, не подвела.Тайный гриф особой отмеченностиощущаю. Такие дела!(Так сказал бы Курт Воннегут,если был бы со мною тут.)

9

Что морочит людей, как детей?Наши детские игры во взрослость.Ну и вдруг не ошибся ты, Дэйв,и взлечу я когда-нибудь в космос?Я бы там ощутил, как в степи,чувство вечности, чувство млечностии читал и читал бы стихи,только сразу — всему человечеству.

10

Четвертый полицейский кордон.Я застыл с пересохшим ртом.В горле – тоже горячая сухость.А ракета, метрах в двухстах,замерла, на цыпочки встав,к рыжим звездам тревожно принюхиваясь.И стояла ракета,молода и свежа,ожидая рассвета,чуть – под кожей – дрожа.И опорная башня,сдув с нее воронье,чтобы не было страшно,обнимала ее.Обнимала с тревогой,как сестренку сестра,перед дальней дорогойиз родного села.Что-то грузное, крабьебыло в красных клешняхи крестьянское, бабье:жалость, нежность и страх.Мир – большая деревня,и за столько вековбабам так надоелидраки их мужиков.С бомбой страшной, кистеннойу соломенных крышв драке стенка на стенкуничего не решишь.Есть в деревне придурки,куркули и шпана,потаскухи и урки,но деревня одна.Это счастье, даренье,это мука моя —быть поэтом деревнипод названьем Земля.А ракета гляделасьв лица дальних планет,а ракета оделасьв прожекторный свет.Уходя в бесконечность,тихо пели лучи.Человечность и вечностьобнимались в ночи.Мыс Кеннеди – Коктебель, апрель – май 1972