Собрание сочинений. Том 6

Евтушенко Евгений Александрович

Смерть бригадира

Ярославу Смелякову

Ты умер во сне в больнице, на узкой чуть вздрогнувшей койке.И рядом с ночной в изголовье кремлевская встала звезда.И спящий твой лоб осыпали цементом далекие стройки,и, волосы ветром вздувая, шли возле щеки поезда.Страна продолжала работать. Студентки в ноябрьских снежинкахспешили на лекции шумно, шахтеры спускались в забой,а первые пятилетки, в невыцветших красных косынках,как будто твои медсестры, стояли над мертвым тобой.Заснули твои морщины, впервые тихи, покойны…Ты спал, как усталый слесарь, прилегший вздремнуть чуток,и цокало время, словно буденновские подковы,внутри обнимающих горько застывшую руку часов.А что, Ярослав, тебе снилось? В потрепанной кожанке Лизка,твои Мейерхольд, Маяковский, шамовка твоих фабзайчат,твой Боря Корнилов, твой Павел [5] , и столькие-столькие лица,которые невозвратимо сквозь вьюгу глазами кричат.И снились тебе, наверно, две морды собачьих прекрасныхи, может быть, сын мой, который тебе на колени влезал,и

все, что своей эпохе сказал по-хозяйски пристрастно,и все, что своей эпохе мучительно ты не сказал.Прощай, Ярослав любимый! Бессмысленно плакать, убого,но лагерные колючки слезу выдирают из глаз.С любым настоящим поэтом уходит его эпоха,но если стихи остаются, эпоха останется в нас.Ты был бригадиром суровым с такими, как мы, юнцами.Есть гордое слово «учитель», но выше простое «отец».Теперь мы в поэзии русской становимся тоже отцами.Мы твой инструмент принимаем, и ты отдохнешь наконец.Прощай, бригадир! Заступаем — нас вахта не миновала.Рабочая совесть поэта — в служенье эпохе, стране.Ты горд был рабочей кепкой, как шапкою Мономаха,и как тяжело, что ты умер, но как хорошо, что во сне.30 ноября 1972

5

Поэт Павел Васильев.

Похороны Смелякова

Рядом с человеческой бедой,глядя вновь на свежую могилу,как сдержать отчаянной уздойпошлость – эту жирную кобылу?О, как демагогия страшнав речи на гражданской панихиде!Хочется не спьяну, а стрезвазакричать кому-то: «Помогите!»Вот, очки пристроив не спешана лице, похожем на мошонку,произносит: «Как болит душа!» —кто-то, глядя важно в бумажонку.А другой орет на весь погост,ищет рюмку дланью – не находит.Речь его надгробная на тостслишком подозрительно походит.Я не говорю – они ханжи.Мертвого, наверное, им жалко,но тупое пьянство – пьянство лжи,словно рюмку, требует шпаргалку.Мертвый мертв. Речей не слышит он.Но живые слышат – им тошнее.Бюрократиада похорон —есть ли что действительно страшнее?..Декабрь 1972

1973

«Для повестей фривольных…»

Для повестей фривольных,для шаловливых музфранцузский треугольник —жена, любовник, муж.Но как ты страшен, горекв продмагах и пивных:наш русский треугольник —поллитра на троих.Поллитра-поллитрушка,ты наших жен умней.Ты дура-потаскушка,разбитчица семей.Тебя разбить нетрудно.За гроши, за грошинас превращаешь в трупы —разбитчица души.В подъездах чьи-то тенимаячат, спички жгут,как бледные растенья,что орошенья ждут.Взлетают ввысь ракеты,а где-то у воротсивушный дух трагедийиз подворотен прет.Мольба простая этаГлафир и Евдокий:«Не пей!» — звучит как эхозавета: «Не убий!»Январь 1973

Рабочий поселок

«Поедем в рабочий поселок…» —сказал мне, вздохнув, Ярослав,и что-то в глазах невеселыхвозникло, предсмертье застлав.Возникли фабричные трубыи, вытертые на ходу,с шальной вермишелинкой губыв столовском веселом чаду.Возникли окраин колючки,где рыж курослеп у ворот,и чудо той первой получки,которая пазуху жжет.Возникли, как будто закатыкогда-то рассветных стихов,знаменного цвета плакатынад черным сияньем станков.«Поедем… На сбор я недолог —и книгу напишем вдвоем,а книгу «Рабочий поселок»так запросто и назовем…»Не стало теперь Ярослава,но вечны рабочая кость,рабочая тяжкая славаи мастера нежная злость.Работа его уважала.В бессмертие, что не для всех,походкою Жана Вальжанасутуло он входит, как в цех.И что-то во мне, как осколок,сидит и болит, и болит.Поеду в рабочий поселок,как мастер велел и велит.Хочу я, чтоб книга насталапод грохот шкивов, шестерней.Пусть будет в ней привкус металла,клеймо Ярослава на ней.Я так фрезерован эпохой,что мне заржаветь не пора,и правый и левый – в лепехуне сдавят меня буфера.В рабочий поселок поеду,где примут меня, как родню.Рабочего цеха поэтовдостоинства не уроню.Работу мою – непрерывку,одетую в дым и мазут,как дышащую отливку,истории шваркну на суд.Прощай, моя прежняя юность!Зазря я хвалить не люблю,и по-смеляковски сутулюсь,и по-смеляковски грублю.Но для новичка это счастье,когда, приглашая к столу,ему недоверчивый мастерпроцедит свою похвалу.Январь 1973

Маевка

Надену кепку-смеляковкуи в рощу майскую пойду,как на рабочую маевкув каком-то давешнем году.На свежей зелени поляныувижу прадедов живыхи с рыжей «шустовской» стаканына «Ведомостях биржевых».Я сяду где-то посередке.Я буду петь о лучших днях,путиловца в косовороткеи михельсоновца обняв.Толкну весну веселым локтем,подставлю солнышку лицои облуплю чумазым ногтемкрутое, в трещинах, яйцо.Я захлебнусь весной, свободойпод белой крышей облаков,укрытый царственной природойот царских суетных шпиков.Я революцию увижув сквозном березовом строюи революцию приближутем, что о ней я запою.И над бессмертною полянойс мятежной смертной головойя улыбнусь, поддельно пьяныйи неподдельно молодой…Январь 1973

Разлука вдвоем

Нас разлука насквозь прознобила.Между нами далекая даль.Ты, наверно, меня разлюбилаи меня тебе попросту жаль.Все беззвучно разбилось, распалось.Не уехала ты никуда,но осталась, как будто рассталась,и рассталась уже навсегда.Словно поле, побитое градом,неоглядно раскинулась близь,и тебе, засыпающей рядом,я шепчу безнадежно: «Вернись!»Но не слыша, не чувствуя дажезаклинаний, летящих вдогон,ты все дальше, все дальше, все дальшев этой грустной разлуке вдвоем…Январь 1973

Женский синтаксис

Л. Заволоке

У женщины другой порядок снов.У женщины другой порядок слов.Зулусский есть, и русский есть язык,и женский есть язык – международный.Я в женский синтаксис, прелестно сумасбродный,вникаю, как прилежный ученик.Пересекая матушку-Москву,любой трамвайчик светит мне особенно:в нем за стеклом – наглядные пособиястоят рядами, плотно, как в шкафу.Грызу гранит любви в смешной тщетене быть безмозглым неучем-нахлебникоми засыпаю, словно служка с требником,с учебником, прижавшимся к щеке.Походит женский синтаксис на фарш,где главное не мясо, а приправа,когда все содержанье — это фальшь,и только междометья —это правда.Но все простим природе в их лицеза то, что так по-детски прямодушновставляют не в начале, а в концеони предлог причинный «потому что»…Да, женщина и ложь — одно и то ж,но защищает все-таки по правуих женская беспомощная ложьих женскую беспомощную правду…Январь 1973

Артисты хора

Памяти художественного руководителя и главного дирижера Республиканской русской хоровой капеллы А. А. Юрлова

Нисходит со сцены любимчик-солист.Трещат у поклонниц бретельки.Он щедро автографами сорит —автографы – это не деньги.Кого-то он ласковым взглядом купил,кому-то улыбочку выдал…А часто бывает, что этот кумир —дешевенький пустенький идол.На улицу выйдет усталый хорист.С цветами не ждут — это редко,и так одиноко в тумане горитсолирующая сигаретка.И только что певший про Ермака,бочком рестораны минуя,срывает он с плавленого сыркаманишку, почти жестяную.Стирает манишку свою без стыдапод краном, бормочущий сонно,и думает: «Странная наша судьба:пой в хоре, а мучайся соло…»Ни в чьих он глазах не кумир, не герой.С деньгами не слишком-то густо,и волком отчаянно воет поройрабочая лошадь искусства.Когда-то купцы, продувное хамье,сжигая банкноты с присвистом,таких называли брезгливо: «Хорье…»Поклонимся в ноги хористам!За то, что в рабочей кости широки,артельной двужильной ватагоюпо мелям песнюшечек, как бурлаки,российскую песню вытягивали.Я тоже из хора. В нем Пушкин и Блок.В нем так Маяковский неистов.Кто в хоре народном, тот не одинок,и в хоре он выше солистов.В том хоре — мычанье рязанских коров,поющие батальоны.В том хоре — ракеты гагаринской реви вдовьи бесслезные стоны.И, право, счастливее нет ничего,чем быть в этом грозном разливехористом великого хора того,чье общее имя – Россия.Мне петь бы в том хоре, пока не умру,и петь из-под камня надгробного.Есть счастье: запеть и не знать самому,где песня – твоя, где – народа.Февраль 1973

Случайные связи

Случайные связи,они порицаются, ставсинонимом грязиу грязи самой на устах.И лженедотроги,надменные губы поджав,в пожарной тревогемужьям залезают в пиджак.Взрывается ярость,когда там находит руказаписочку, адрес —любую улику греха.Упреки в разврате,они по-судейски грозны,как будто в растратесвященной семейной казны.Пусть лучше запомнят:развратнее нет ничегоспать с мужем законным,когда ты не любишь его.Но разве развратентот случай, совсем не слепой,что так безвозвратени все-таки вечно с тобой?Проездом, пролетомтот случай – прекрасен и дик —тебя над болотомвозносит – пускай хоть на миг.В метро, в электричке,в толпе, тебя взявшей в кольцо,среди обезличкивдруг выплывет чье-то лицо.И жизнь без нажима,лишь горло сжимая тебе,вдруг неудержимовас бросит друг к другу в толпе.Что будет – потемки,но выплакать легче тоскуеще незнакомкеи все же – почти двойнику.Честней очерственья,когда вы с женой как враги, —тот брак на мгновенье —зато без измен и ругни.И разве случайнатакая случайная связь,которая тайномерцает, всю жизнь тебе снясь?При той дешевизнезанудства, с которым слились, —случайности жизни,быть может, и есть ее смысл.И пусть обличают,порочат, бесстыдно стыдя, —без слова «случайность»нет слова другого – «судьба».Февраль 1973

Маленькая женщина

Маленькая женщина, вперед!Верь своим трепещущим комочкомне в корысть, не в злобу, не в порок,а хотя бы просто этим строчкам.Маленькая женщина, вперед!Верь в монетку золотую чью-то,спрятанную вовсе не в пирог —в черный хлеб, как в черствое, но чудо.Маленькая женщина, вперед!Награди природу своим сыном,Пусть его душа твою вберет,и тогда он будет самым сильным.Маленькая женщина, вперед!Ты – мужчины своего защита.С женщин начинается народ.В женщине душа народа скрыта.Февраль 1973