Собрание сочинений
Шрифт:
Фрэнни, копаясь в слоях «клинекса», посмотрела на него.
— Ну извини, —сказал она. — Нос прочистить нельзя?
— Ты закончила?
— Да,закончила. Господи, ну и семейка. Высморкаться —уже риск.
Зуи снова отвернулся к окну. Немного покурил, водя глазами по узору бетонных блоков школьного здания.
— Пару лет назад Дружок сказал мне кое-что вполне разумное, — сказал он. — Если только вспомню, что. — Он помедлил. И Фрэнни, хотя по-прежнему разбиралась с «клинексом», посмотрела на брата. Когда Зуи бывало трудно что-либо припомнить, сомнение его неизменно интересовало всех братьев и сестер и даже способно было их развлечь. Сомнения его почти всегда бывали показными. По большей части, унаследованы они были от тех пяти, вне всякого сомнения, сформировавших его личность лет, что он провел регулярным участником викторины «Что за мудрое дитя», когда не выставлял напоказ свою несколько даже нелепую способность цитировать с подлинной увлеченностью — мгновенно и обычно дословно — почти все, им когда — либо прочитанное или даже услышанное, а выработал у себя привычку морщить лоб и якобы запинаться некоторое время, подобно тому, как поступали в программе другие дети. И теперь лоб его был наморщен, но заговорил Зуи чуть быстрее, нежели бывает при подобных обстоятельствах, словно чувствовал: Фрэнни, старый партнер по викторинам, его за этим поймала. — Он сказал, что человек должен уметь лежать у подножья холма с перерезанным горлом и медленно истекать кровью, но случись мимо пройти хорошенькой девушке либо старухе с прекрасным кувшином, идеально уравновешенным на макушке, ты приподнимешься на одной руке и взглядом проследишь, чтоб кувшин не опрокинулся, пока не перевалит на другой склон холма. — Он поразмыслил, затем слегка фыркнул. — Хотел бы я на него, гада, при этом посмотреть. — Затянулся сигарой. — Всем в этой семейке дебильная религия поступает в разных упаковках, — заметил он с довольно четким отсутствием почтения в голосе. — Уолт был силен. У Уолта и Тяпы самые сильные религиозные философии в семье. — Он сделал затяжку, словно стараясь побороть в себе веселость. — Уолт как-то сказал Уэйкеру, что у нас в семье все, должно быть, дьявольскипаршивую карму [222] себе нагромоздили в прошлых рождениях. У него теория была, у Уолта, что жизнь в Боге и все муки, что от нее происходят, — все это Бог просто науськивает на людей, которым хватает наглости обвинять его в том, что он создал уродский мир.
222
Карма (санскр. деяние) — одно из основных понятий индийской религии (индуизма, буддизма, джайнизма) и философии, дополняющее понятие санса — ры. В широком смысле — общая сумма совершенных всяким живым существом поступков и их последствий, определяющая характер его нового рождения, перевоплощения. В узком смысле — влияние совершенных действий на характер настоящего и последующего существования.
С дивана донеслось хихиканье оценившей публики.
— Никогда не слышала, — сказала Фрэнни. — А какая у Тяпы религиозная философия? Я думала, у нее нету.
Зуи помолчал, затем:
— У Тяпы? Тяпа убеждена, что мир сотворил мистер Эш. Она это вычитала в «Дневнике» Килверта. [223] Школьников в приходе у Килверта спросили, кто сотворил мир, и один ответил: «Мистер Эш».
Фрэнни пришла в восторг, причем слышимый. Зуи повернулся, посмотрел на нее и — вот внезапный юноша — скорчил очень кислую рожу, будто ни с того ни с сего отринул все виды легкомыслия. Ногу он снял с сиденья, определил сигару в медную пепельницу на письменном столе и отошел от окна. По комнате двигался медленно, руки в задних карманах, однако умственно направление все же было задано.
223
Роберт Фрэнсис Килверт (1840–1879) — английский священник; его дневники, описывающие сельскую жизнь, начали публиковаться с 1938 г.
— Мне пора выбираться отсюда к черту. У меня обед назначен, — сказал он и тут же нагнулся, дабы провести досужую хозяйскую проверку аквариумного интерьера. Беспокойно постукал ногтем по стеклу. — Отвернешься на пять минут — и моллинезий моих уморят голодом. Надо было их с собой в колледж забрать. Я так и знал.
— Ох, Зуи. Ты это уже пять лет твердишь. Взял бы да новых купил.
Зуи продолжал постукивать по стеклу.
— Вот все вы, мозгляки университетские, одинаковы. Бесчувственные, как сваи. То были не просто моллинезии, дружок. Мы с ними были очень близки. — Сказав так, он снова растянулся на ковре, и его отнюдь не могучий корпус довольно туго уместился между настольным радиоприемником «Стромберг-Карлсон» 1932 года и до отказа набитой журнальной стойкой из клена. Снова Фрэнни видела только подошвы и каблуки его ботинок. Однако едва Зуи вытянулся, как тут же сел, подскочив, и голова и плечи его вдруг возникли в поле зрения — с таким зловеще-комическим эффектом из шкафа выпадает труп.
— Молитва еще не стихла, а? — сказал он. И снова пропал с глаз долой. Мгновенье он лежал неподвижно. Потом — с мэйферским выговором, густым почти до неразборчивости: — Я бы с вами перемолвился словечком, мисс Гласс, если у вас найдется минутка. — Ответом на это с дивана донеслось лишь отчетливо грозное молчание. — Тверди молитву, если хочешь, или играй с Блумбергом, или покури, не стесняйся, но удели мне, дружок, пять минут ничем не прерываемой тишины. И, если можно, без всяких слез.Ладно? Ты меня слышишь?
Сразу Фрэнни не ответила. Она подтянула ноги поближе, под платок. И спящего Блумберга тоже несколько придвинула к себе.
— Я тебя слышу, — сказала она, подобрав ноги еще больше — так крепость перед осадой подымает мост. Помедлила, затем заговорила снова: — Можешь говорить, что заблагорассудится, если только без оскорблений. Боксерской грушей мне сегодня быть не хочется. Я серьезно.
— Никаких груш, никакого бокса, дружок. И, коли уж на то пошло, я никогда не оскорбляю. — Руки говорившего были милостиво сложены на груди. — О, иногда я бываю резковат,если того требует ситуация. А оскорблять — ни за что. Лично я всегда понимал, что больше мух поймаешь, только если…
— Я не шучу,Зуи, — сказала Фрэнни, обращаясь примерно к его ботинкам. — И, кстати, хотелось бы, чтоб ты сел. Потому что когда тут начинает штормить, по-моему, очень смешно,что всякий раз бурю несет оттуда, где ты лежишь. А постоянно лежишь там только ты. Ну, давай. Сядь, пожалуйста, а?
Зуи прикрыл глаза.
— К счастью, я знаю, что ты это не всерьез. Ну, в глубине души то есть. Мы оба знаем в душе, что это единственный клочок освященной почвы во всем этом чертовом доме с привидениями. Здесь, так уж вышло, я держал своих кроликов. И они были святыми— оба. Вообще-то они были единственными безбрачными кроликами на всем…
— Ой, заткнись! — нервно произнесла Фрэнни. — Говори,и все, раз уж собрался. Я только об одном тебя прошу — постарайся быть хоть чуточку тактичным, если уж мне сейчас вот так. Личности бестактнее тебя я никогда не встречала.
— Бестактная! Никогда.Прямая — да. Рьяная — да. Ретивая. Быть может — сангвиник, чрезмерно. Но никто никогда не…
— Я сказала — бестактная! — подавила его Фрэнни. Со значительным жаром, однако пытаясь не веселиться. — Попробуй иногда заболеть и навести сам себя — и поймешь, насколько ты бестактен! Я в жизничеловека невозможнее не видела, если кому — то не по себе. Даже если у кого-то простуда,знаешь, что ты делаешь? Ты при встрече кривишься так брезгливо. Черствее тебя я абсолютно никого не знаю. Точно говорю!
— Хорошо, хорошо, хорошо, — промолвил Зуи, не открывая глаз. — Никто не совершенен, дружок. — Без усилий, только смягчив и ослабив голос, но не повышая до фальцета, он изобразил перед Фрэнни знакомую и неизменно точную пародию на их мать, изрекающую свои наставления: — В пылумы произносим много такого, барышня, чего на самом деле не хотим,а на следующий день очень об этом жалеем. — Затем вдруг нахмурился, открыл глаза и несколько секунд просто смотрел в потолок. — Первое, — сказал он. — Мне кажется, тебе кажется, будто я намерен отобрать у тебя эту молитву или как-то. Нет. Я этого не хочу. По мне, можешь валяться на диване и читать вводную часть Конституции хоть до скончания веков, но я пытаюсь…
— Это прекрасное начало. Просто прекрасное.
— Прошу прощения?
— Ой, заткнись. Ты продолжай, продолжай.
— Я как раз начал говорить, что против молитвы совершенно не возражаю. Что бы тебе там ни казалось. Не ты первая,знаешь ли, кому пришло в голову ее читать. Я однажды обошел все армейско — флотские магазины в Нью-Йорке — искал себе приятный, страннический такой рюкзак. Собирался набить его хлебными корками и пуститься, к черту, по всей стране. Читая молитву. Неся Слово. Все дела. — Зуи помедлил. — И я не затем это говорю, елки-палки, чтобы показать тебе, что некогда я был Таким Же Впечатлительным Молодым Человеком, Как Ты.
— Тогда зачемэто говорить?
— Зачем говорить? Я говорю затем, что мне есть что тебе сказать, и, быть может, я не вполне к этому подготовлен. Поскольку некогда мною владело сильное желание самому читать молитву, но я не стал. Кто знает, может, у меня к тебе какая-то зависть — что ты попробовала. Вообще-то вполне возможно. Во-первых, я липовый. Вполне вероятно, мне просто чертовски не нравится изображать Марфу рядом с какой-нибудь Марией. [224] Тут черт ногу сломит.
224
Аллюзия на Лк. 10:38–42.