Собрание сочинений

Трефолев Леонид Николаевич

1870

ЧТО Я УМЕЮ НАРИСОВАТЬ?

Я художник плохой: карандаш Повинуется мне неохотно. За рисунок мой денег не дашь, И не нужно, не нужно… Когда ж Я начну рисовать беззаботно, Все выходит картина одна, Безотрадная, грустно-смешная, Но для многих, для многих родная. Посмотри: пред тобою она! …Редкий, межий сосновый лесок; Вдоль дороги — огромные пенья Старых сосен (остатки именья Благородных господ) и песок, Выводящий меня из терпенья. Попадаешь в него, будто в плен: Враг, летающий желтою тучей, Враг опасный, коварный, зыбучий, Засосет до колен, до колен… Ходит слух, что в Сахарской степи Трудновато живется арабу… Пожалей также русскую бабу И скажи ей: "Иди и терпи! Обливаючи потом сорочку, — Что прилипла к иссохшей груди, Ты, голубка, шагай по песочку! Будет время: промаявшись ночку, Утром степь перейдешь, погоди!" Нелегко по песочку шагать: Этот остов живой истомился. Я готов бы ему помогать, На картине построил бы гать, Да нельзя: карандаш надломился! Очиню. За леском, в стороне, Нарисую широкое поле, Где и я погулял бы на воле. Да куда!.. Не гуляется мне. Нет, тому, кто погрязнул давно В темном омуте, в жизненной тине, Ширь, раздолье полей мудрено Рисовать на унылой картине. Нет, боюсь я цветущих полей, Начертить их не хватит отваги… Карандаш, не жалея бумаги, Деревеньку рисует смелей. Ох, деревня! Печально и ты Раскидалась вдоль речки за мостом, Щеголяя обширным погостом… Всюду ставлю кресты да кресты… Карандаш мой, не ведая меры, Под рукою дрожащей горит И людей православных морит Хуже ведьмы проклятой — холеры. Я ему подчинился невольно: Он рукою моей, как злодей, Овладел и мучительно, больно жжет ее… Мертвых слишком довольно, Нам живых подавайте людей! Вот и люди… И дьякон, и поп На гумне, утомившись, молотят, И неспелые зерна, как гроб Преждевременный, глухо

колотят. . . …Вот и люди… Огромный этап За пригорком идет вереницей… Овладевши моею десницей, Карандаш на мгновенье ослаб, Не рисует: склонился, как раб Перед грозной восточной царицей. Я его тороплю, чтобы он Передал в очертаниях ясных И бряцание цепи, и стон, И мольбу за погибших, "несчастных"… У колодца молодка стоит, Устремив на несчастных взор бледный… Подойдут к ней — она наградит Их последней копейкою медной… …Вот и люди, веселые даже, Подпершись молодецки в бока, Входят с хохотом в дверь кабака… …О создатель, создатель!; Когда же Нарисую я тонко, слегка, Не кабак, а просторную школу, Где бы люд православный сидел, Где бы поп о народе радел? Но, на грех, моему произволу Карандаш назначает предел. Оп рисует и бойко и метко Только горе да жизненный хлам, И ломаю зато я нередко Мой тупой карандаш пополам.

1870

К МОЕМУ СТИХУ

Мой бедный неуклюжий стих Плохими рифмами наряжен, Ты, как овечка, слаб и тих, _Но, слава богу, не продажен_. — "Слова! Слова! Одни слова!" — О нет, зачем же мне не верить? Пусть ошибется голова, Но сердцу стыдно лицемерить.

5 ноября 1870

СОЛДАТСКИЙ КЛАД

(Рассказ)

В кафтан изношенный одетый, Дьячок Иван сидит с газетой, Читает нараспев. К нему подходят инвалиды; Они видали также виды, Они дрались в горах Тавриды, Врага не одолев. И говорит один калека: "Читаешь ты, небось, про грека, Не то — про басурман? Скажи нам, братец, по газете; Что нового на белом свете, И нет ли драки на примете? Да не введи в обман!" — "Зачем обманывать, служивый, Но за рассказ какой поживой Утешен буду я? Поставьте мне косушку водки, И, не жалея сильной глотки, Все, значит, до последней нотки Вам расскажу, друзья!" Друзья пошли в "приют веселья"; Они дьячку купили зелья На кровный пятачок. И закипели живо речи: О митральезах [3] , о картечи, Об ужасах седанской сечи Витийствовал дьячок. "Теперь (сказал дьячок с усмешкой) Играет немец, будто пешкой, Французом. Наш сосед, Глядишь, и к нам заглянет в гости…" — "А мы ему сломаем кости, Мы загрызем его со злости. Храбрее русских нет!" — "Старуха надвое сказала… Альма вам дружбу доказала; Фельдфебель без ноги; Ты, унтер, также петушился, Зато руки своей лишился; А Севастополь порешился; В него вошли враги". Вздохнули усачи уныло. И горько им, и сладко было При имени Альмы. Дьячок задел их за живое, Он тронул сердце боевое, И оба думают: нас двое, — Дьячку отплатим мы. "Послушай, человек любезный, Едали мы горох железный, А ты едал кутью. Есть у тебя и голосище, И в церкви служишь ты, дружище, И мы служили, да почище, В особую статью. Егорья дали нам недаром, Им не торгуют, как товаром. А дело было так: Угодно, значит, было богу, Чтоб на попятную дорогу Мы отступали понемногу От вражеских атак. Отдав врагу позицью нашу, Мы встали, заварили кашу: Солдатик есть здоров. И ели мы, ворча сквозь зубы: На первый раз французы грубы, Они согрели нас без шубы, Паля из штуцеров. Владимирцы и все другие, Все наши братья дорогие, Могли бы счет свести С французами. Да обманула, Ружьем кремневым всех надула Заводчица родная — Тула, Господь ее прости! Настала ночь. "Петров, Фадеев! В ночную цепь, искать злодеев!" Мы, ружья на плечо, Идем — отборное капральство, Идем, куда ведет начальство, Вдруг рана у меня — канальство! — Заныла горячо… Я ранен был, как видишь, в руку, Но затаил на время муку От наших лекарей: И дело смыслят, и не плуты, Да в обращеньи больно люты, Отрежут лапу в две минуты, Чтоб зажило скорей. Тихонько говорю Петрову: "Ты по-добру, да по-здорову, А я… я ранен, брат!" Петров сказал в ответ сердито: "И мне ударили в копыто, Да это дело шито-крыто: Я схоронил мой _клад_". И что ж? Подслушал, как лазутчик, Нас сзади молодой поручик; Он не из русских был; Хоть не какой-нибудь татарин, По-нашенски молился барин; Не то он — серб, не то — болгарин, Фамилию забыл. Как бешеный, он вскрикнул дико: "Вы мертвых грабить? Покажи-ка Мне этот клад сюда. "Скорей! Разбойников не скрою И вас сейчас, ночной порою, Сам расстреляю и зарою Без всякого суда. Вы — звери! Вы достойны плахи, Вы рады сдернуть и рубахи С убитых честных тел; Спокойно, не моргнувши бровью, Умоетесь родною кровью… А я, глупец, с такой любовью В Россию прилетел! Кажи свой _клад_!" — "Да мне зазорно, — Сказал ему Петров покорно, Не чувствуя вины: — Я в ногу ранен, и, примером, Никоим не могим манером Стащить с себя пред офицером Казенные штаны". Поручик обласкал нас взглядом. "И ты, Фадеев, с тем же _кладом_? Признайся, брат, не трусь!" А в чем мне было сознаваться? И без того мог догадаться, Что и безрукому подраться Желательно за Русь. Нас потащили в госпитали, И там, как водится, пытали, И усыпили нас Каким-то дьявольским дурманом И искалечили обманом, Чтоб не могли мы с басурманом Еще сойтись хоть раз. Пошли мы оба в деревеньку, Где я оставил сына Сеньку, Лихого молодца. Когда нагрянут супостаты, Сам поведу его из хаты И сдам охотою в солдаты — Подраться за отца. А у Петрова — дочь девица. Бела, свежа и круглолица… Петров, не забракуй: По девке парень сохнет, вянет. И только мясоед настанет, — Не правда ли, товарищ? — грянет "Исайя, ликуй!" — "Согласен, братец, с уговором, Чтоб не якшаться с этим вором. Дьячок, але-машир! На свадьбу ты имеешь виды, _ Но за насмешки и обиды Тебе отплатят инвалиды: Не позовут на пир. Мы не остались без награды За наши раны, наши _клады_, И, доживая век, Свои кресты с любовью носим, Людей напрасно не поносим. Засим у вас прощенья просим, Любезный человек. И молвим снова, друг любезный" Едали мы горох железный, А ты едал кутью. Есть у тебя и голосище, И в церкви служишь ты, дружище, И мы служили, да почище, В особую статью".

3

Митральеза — старинное многоствольное орудие для беспрерывной стрельбы пулями — предшественник пулемета. (Ред.).

1871

НА БЕДНОГО МАКАРА И ШИШКИ ВАЛЯТСЯ

(Русская пословица)

Макарам все не ладится. Над бедными Макарами Судьба-злодейка тешится жестокими ударами. У нашего крестьянина, у бедного Макарушки, Ни денег нет на черный день, ни бабы нет сударушки. По правде-то, и деньги есть: бренчит копейка медная, И баба есть: лежит она, иссохшая и бледная. Помочь бы ей, да чем помочь? Не по карману, дороги Все лекари и знахаря, лихие наши вороги. Макар-бедняк, любя жену, не знает темной ноченьки, Не спит, сидит, вздыхаючи, слезой туманя оченьки. Слезами не помочь беде — есть русская пословица, А бабе-то, страдалице, все пуще нездоровится. "Не плачь, моя голубушка! — решил Макар с усмешкою. — Продам кобылку в городе со сбруей и тележкою, И заплачу я лекарю: он больно жаден, гадина!" Вошел Макар в пустой сарай: кобылка-то… украдена. Настало лето красное. Стоят денечки славные. И молятся от радости на церковь православные. Повсюду пчел жужжание в цветах душистых слышится, И рожь обильным колосом волнуется, колышется. Макар-бедняк утешился с женой надеждой сладкою, И пляшет, как помешанный, пред бабою с присядкою; Плясал, плясал и выплясал, и рвет в досаде волосы: Ударил град… и выбил все Макарушкины полосы. Макар печально думает: "Отправлюсь до Симбирска я. Есть у меня один талант: есть сила богатырская; Достались от родителя мне плечи молодецкие, И буду я таскать суда; тяжелые купецкие". Бурлачить стал Макарушка. Идет дорогой долгою, Знакомится под лямкою с кормилицею Волгою. Поет свою "Дубинушку" с тоскою заунывною, Домой же возвращается с одною медной гривною. Прокляв купца-обманщика и дальнюю сторонушку, Идет Макар на торг в село, продать свою буренушку. По ней ребята плакали, как будто о покойнике; Жена бежала улицей в изношенном повойнике И голосила жалобно, больная, истомленная: "Прощай, моя скотинушка, прощай, моя кормленая!" Макар, вернувшись, кается перед женою строгою: "Я деньги за корову взял, да… потерял дорогою". Жена его осыпала и бранью и упреками? "Разбойник, простофиля ты! Как быть теперь с оброками! Уж сколько горя горького в замужестве испытала я! Я кашляю — и кровь течет из горла бледно-алая… Проси отсрочки подати!" — И гонит в исступлении. Макар пошел на суд мирской; но в волостном правлении За недоимки старые, как водится с Макарами, Недешево отделался; побоями, ударами. Макара пуще прежнего грызет нужда проклятая. Вдруг слышит он: приехала помещица богатая, Такая добродушная, такая сердобольная, Собою величавая и страшно богомольная. С народом обращается без хитрости, не с фальшею, И величают все ее "почтенной генеральшею", Макар-бедняк в хоромы к ней пришел за покровительством, Но… выгнан был, как пьяница, ее превосходительством" Ошиблась крепко барыня. Не вор он и не пьяница, Да с горя и Макарушкв понадобилась скляница. Идет в кабак Макар-бедняк нетвердою походкою. Залить свою печаль-змею усладой русской — водкою| Но баба-целовальница не верит в долг, ругается: "Вина-то здесь бесплатного для всех не полагается, Ступай назад, проваливай, не то скажу я сотскому!" И побежал Макарушка стрелой к леску господскому.

Лесочек был сосняк густой. Шумели сосны дикие. Поведал им Макарушка беды свои великие: Как жизнь прошла нерадостно, как бедствовал он смолоду, Как привыкал под старость он и к холоду и к голоду. Довольно жить Макарушке, пришлось бедняге вешаться… Но даже сосны старые над горемыкой тешатся: Он умереть сбирается, из глаз слезинки выпали… Вдруг шишки, стукнув в голову, всего его осыггали.

1872

ДВА МОРОЗА МОРОЗОВИЧА

(Сказка)

1 Ветер холодный уныло свистит. По полю тройка, как вихорь, летит. Едет на тройке к жене молодой Старый купчина с седой бородой, Едет и думает старый кащей: "Много везу драгоценных вещей, То-то обрадую дома жену! С ней на лебяжьей перине усну, Утром молебен попам закажу: Грешен я, грешен, мамоне служу! Если мильон барыша получу — Право, Николе поставлю свечу". 2 Ветер, что дальше, становится злей, Снег обметает с широких полей, Клонит верхушки берез до земли. Тройку, за вьюгой, не видно вдали. Следом за тройкой, в шубенке худой, Едет мужик, изнуренный нуждой, Едет и думает: "Черт-те воаыяи! Плохо живется с женой и детьми; Рад я копейке, не то что рублю… Грешник, казетаных дровец нарублю; Если за них четвертак получу — Право, Николе поставлю свечу". 3 Два молодца под березкою в ряд Сели и вежливо так говорят: "Братец мой старший, Мороз Синий-Нос, Что это вы присмирели давно-с?" — "Братец мой младший, Мороз Красный-Нос, Я предложу вам такой же вопрос". — "Видите, братец, случилась беда; Добрые люди не ходят сюда; Только медведицы злые лежат, Няньчат в берлогах своих медвежат; Шуба у них и тепла и толста. Нет здесь добычи, глухие места". — 4 "Правду изволили, братец, сказать: Некого в здешнем краю наказать. Наш Пошехонский обширный уезд — Это одно из безлюднейших мест. Но погодите, не плачьте пока: Я замечаю вдали седока. Вот и добыча пришла наконец! С ярмарки едет богатый купец, Вы догоните его на скаку, Да и задайте капут старику! Пожил, помучил крещеный народ. Что же стоите? Бегите вперед!" — 5 "Братец любезный, Мороз Синий-Нос, Это исполнить весьма мудрено-с. Старый купчина отлично одет; В шубу медвежью мне доступу нет. Как подступиться к мехам дорогим? Лучше потешусь сейчас над другим. Едет на кляче мужик по дрова… Эх, бесшабашная дурь-голова, Ветхая шапка… овчиный тулуп… Братец, признайтесь, мой выбор не глуп"? — "Ладно, посмотрим. Да, чур, не пенять! Живо, проворней, пора догонять!" 6 Ночью в лесу два мороза сошлись; Крепко, любовно они обнялись. Старший не охает: весел и смел; Младший избитую рожу имел. "Что с вами, братец, Мороз Красный-Нос?" — "Ах, я желаю вам сделать донос!" — "Жалобу-просьбу я выслушать рад, Хоть и пора бы ложиться нам, брат. Сон так и клонит к холодной земле; Полночь пробили в соседнем селе; В небе спокойно гуляет луна, Так же, как вы, и грустна и бледна". — 7 "Братец, мне больно: везде синяки, Страшные знаки мужицкой руки. Как еще только дышать я могу, В лапы попавшись лихому врагу! Я невидимкой к нему подбежал. Вижу: разбойник, как лист, задрожал, Морщится, ежится, дует в кулак, Крепко ругается, так вот и так: "Стужа проклятая, дьявол-мороз!" Я хохотал втихомолку до слез, Ловко к нему под шубенку залез, Начал знобить — и приехали в лес. 8 Лес был огромный. Зеяеной стеной Он, понахмурясь, стоял предо мной. Сосны и ели шумели кругом, Чуя смертельную битву с врагом. Вот он вскочил и, схвативши топор, Ель молодую ударил в упор. Брызнули щепки… Работа кипит… Вздрогнуло деревцо, гнется, скрипит, Просит защиты у старых подруг — Елок столетних — и падает вдруг Перед убийцей… А он, удалой, Шапку отбросил, шубенку — долой! 9 Вижу: согрелся злодей-мужичок, Будто приехал не в лес — в кабачок, Будто он выпил стаканчик винца: Крупные капли струятся с лица… Мне под рубашкою стало невмочь, Вздумал я горю лихому помочь, В шубу забрался с великим трудом — Шуба покрылась и снегом и льдом; Стала она, как железо, тверда… Тут приключилась другая беда: Этот злодей, подскочивши ко мне, Ловко обухом хватил по спине. 10 Спереди, сзади, больней палача, Долго по шубе возил он сплеча, Словно овес на гумне молотил, — Сотенки две фонарей засветил. Сколько при этом я слышал угроз: "Вот тебе, вот тебе, дьявол-мороз! Как же тебя, лиходея, не бить? Вздумал шубенку мою зазнобить, Вздумал шутить надо мной, сатана? Вот тебе, вот тебе, вот тебе, на!" — Мягкою стала овчина опять, И со стыдом я отправился вспять". 11 С треском Мороз Синий-Нос хохотал, Крепко себя за бока он хватал. "Господа бога в поруки беру, Моченьки нету, со смеху умру! Глупый, забыл ты, что русский мужик С детских пеленок к морозам привык. Смолоду тело свое закалил, Много на барщине поту пролил, Надо почтенье отдать мужику: Все перенес он на долгом веку, Силы великие в нем не умрут. Греет его — благодетельный труд!"

<1876>

БОРЬБА

Бранное поле я вижу. В поле пустынном, нагом Братьев ищу, пораженных Насмерть жестоким врагом. Гневом душа загорелась, Кровь закипела во мне. Меч обнаживши, скачу я, Вслед за врагом, на коне. Что-то вдали раздается — Гром иль бряцанье мечей… Все мне равно, лишь догнать бы Диких моих палачей! Сивко мой гриву вскосматил, Весь он в кровавом поту… Как бы желал я за братьев Жизнь потерять на лету! Милые братья, их было Шесть, молодец к молодцу; Каждый погиб за свободу Честно, прилично бойцу. Пусть и седьмой погибает, Жизнь отдавая свою! Дай же, судьба, мне отраду Пасть за свободу в бою!

1877

В БОЛЬНИЦЕ

Догорала румяная зорька, С нею вместе и жизнь догорала. Ты одна, улыбался горько, На больничном одре умирала. Скоро ляжешь ты в саване белом, Усмехаясь улыбкою кроткой. Фельдшера написали уж мелом По-латыни: "Страдает чахоткой". Было тихо в больнице. Стучали Лишь часы с деревянной кукушкой, Да уныло березы качали Под окошком зеленой верхушкой… Ох, березы, большие березы! Ох, кукушка, бездушная птица! Непонятны вам жгучие слёзы, И нельзя к вам с мольбой обратиться, А ведь было же время когда-то, Ты с природою счастьем делилась, И в саду деревенском так свято, Так невинно о ком-то молилась. Долетели молитвы до неба: Кто-то сделался счастлив… Но, боже! Богомолку он бросил без хлеба На больничном страдальческом ложе. Упади же скорей на подушку И скрести исхудалые руки, Допросивши вещунью-кукушку; Скоро ль кончатся тяжкие муки? …И кукует два раза кукушка. Две минуты — и кончено дело! Входит тихо сиделка-старушка Обмывать неостывшее тело.

1877

НЯНИНЫ СКАЗКИ

Вспомнил я нянины старые сказки, Мальчик пугливый, пугливее лани. Ждал я хорошей, спокойной развязки Чудных рассказов заботливой няни, Я был доволен, когда от чудовищ Храбрый Иван-королевич спасался; С ним я, искатель несметных сокровищ, В царство Кащея под землю спускался. Если встречался нам Змей шестиглавый, Меч-кладенец вынимал я, и в битву Смело бросался, и бился со славой, После победы читая молитву. Бабы-яги волшебство и коварство Мы побеждали с улыбкою гневной, Мчались стрелой в тридесятое царство, Вслед за невестой, за Марьей-царевной. Годы прошли… Голова поседела… Жду я от жизни печальной развязки. Няня, которая так мне радела, Спит на кладбище, не кончивши сказки. Грустно могилу ее обнимаю, Землю сырую целую, рыдая. Сказки твои я теперь понимаю, Добрая няня, старуха седая! Я — не Иван-королевич, но много В жизни встречалось мне страшных чудовищ; Жил и живу безотрадно, убого, Нет для меня в этом мире сокровищ. Тянутся грустно и дни и недели; Жизнь представляется вечным мытарством. Жадные люди давно овладели Славной добычей — Кащеевым царством. Змей, как и прежде, летает по миру В образе хитрого грешника Креза. Молятся люди ему, как кумиру, Золота просят, чуждаясь железа. Баба-яга (безысходное горе) В ступе развозит и холод и голод; В ступе ее я, предчувствую, вскоре Буду раздавлен, разбит и размолот. Солнце, как факел, дымит, не блистая; В сумрак вечерний народы одеты… Марья-царевна, свобода святая, Зорюшка наша! Да где же ты? Где ты?

13 сентября 1878

СПОКОЙСТВИЕ

Смотри на родник: как вода в нем свежа! Сначала журчит он, чуть видимый оком, Ударится в гору и, пенясь, дрожа, С горы упадает бурливым потоком. Кружится, волнуясь, и мчится вперед, И, старые камни поднявши, грохочет; В нем жизнь ни на миг не заснет, не замрет, О мертвом покое он думать не хочет. Теперь посмотри: от стоячей воды Дыханием веет убийцы-злодея; Зеленая плесень покрыла пруды; Там гады клубятся, трясиной владея. О мысль человека, беги и спеши Вперед и вперед, как поток без преграды! Покой — это гибель и смерть для души; Покою, забвенью — лишь мертвые рады. Но если, о мысль, утомившись в труде, Вперед не пойдешь ты дорогой прямою, Ты будешь подобна болотной воде, И гады покроют вселенную тьмою.

2 июня 1879

ЕЛКА

Много елок уродилося в лесу. Я одну из них тихонько унесу. Елку бедную навеки погубя, Не детей хочу утешить, а себя; Для себя ее украшу как могу… Только вы, друзья, о елке — ни гу-гу. Ни картинок, ни игрушек, ни огней — Ничего вы не увидите на ней. Я по-своему украшу деревцо: У меня вдруг затуманится лицо; Слезы брызнут — слезы жгучие — из глаз И на веточках заблещут, как алмаз. Пусть на хвое, как таинственный наряд, Эти слезы — эти блесточки горят. Пусть погаснут лишь пред солнечным лучом, — Вот тогда я не заплачу ни о чем… Нет, заплачу. Но тогда уж ель мою Я свободными слезами оболью.