Собрание сочинений, Трефолев Леонид Николаевич

Собрание сочинений

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

СТИХОТВОРЕНИЯ [1]

НАКАНУНЕ КАЗНИ

Тихо в тюрьме. Понемногу Смолкнули говор и плач. Ходит один по острогу С мрачною думой палач. Завтра он страшное дело Ловко, законно свершит; Сделает… мертвое тело, Душу одну… порешит. Петля пеньковая свита Опытной, твердой рукой, Рвать — не порвешь: знаменита Англия крепкой пенькой. Сшит и _колпак погребальный_… Как хорошо полотно! Женщиной бедной, печальной Ткалось с любовью оно; Детям оно бы годилось, Белое, словно снежок, Но в кабачке очутилось Вскоре за батькин должок. Там англичанин, заплечный Мастер; буянил и пил; Труд горемыки сердечной Он за бесценок купил. Дюжины три иль четыре Он накроил _колпаков_ Разных — и _у_же, и шире — Для удалых бедняков. Все колпаки — на исходе, Только в запасе один; Завтра умрет при народе В нем наш герой-палладин. Кто он?.. Не в имени дело; Имя его — ни при чем; Будет лишь сделано "тело"

Нашим врагом-палачом. Как эту ночь _он_ вын_о_сит, Как пред холодной толпой Взор равнодушный он бросит Или безумно-тупой, Как в содроганьях повиснет, Затрепетав, словно лист? — Все разузнает и тиснет Мигом статью журналист. Может быть, к ней он прибавит С едкой сатирою так: "Ловко палач этот давит, Ловко он рядит в колпак! Скоро ли выйдет из моды Страшный, проклятый убор? Скоро ли бросят народы Петлю, свинец и топор?"

Суриков И. З., Трефолев Л. Н. Стихотворения. — Ярославль, Верхне-Волжское книжное издательство, 1983.

Дополнение 1 по:

И будет вечен вольный труд…: Стихи русских поэтов о родине / Сост и комм. Л. Асанова

М., "Правда", 1988

Дополнение 2 по:

Святочные истории: Рассказы и стихотворения русских писателей.

Составление, примечания С. Ф. Дмитренко.

М., "Русская книга", 1992

1865

ДУБИНУШКА

(Картинка из бывшего-отжившего)

По кремнистому берегу Волги-реки, Надрываясь, идут бурлаки. Тяжело им, на каждом шагу устают И "Дубинушку" тихо поют. Хоть бы дождь оросил, хоть бы выпала тень В этот жаркий, безоблачный день! Все бы легче народу неволю терпеть, Все бы легче "Дубинушку" петь. "Ой, дубинушка, ухнем!" И ухают враз… Покатилися слезы из глаз. Истомилася грудь. Лямка режет плечо… Надо, "ухать" еще и еще! …От Самары до Рыбинска песня одна; Не на радость она создана: В ней звучит и тоска — похоронный напев, И бессильный, страдальческий гнев. Это — праведный гнев на злодейку-судьбу, Что вступила с народом в борьбу И велела ему под ярмом, за гроши Добывать для других барыши… "Ну, живее!" — хозяин на барке кричит И костями на счетах стучит… …Сосчитай лучше ты, борода-грамотей, Сколько сложено русских костей По Кремнистому берегу Волги-реки, Нагружая твои сундуки!

1865

ШУТ

(Картинка из чиновничьего быта)

1 В старом вицмундире с новыми заплатами Я сижу в трактире с крезами брадатыми. Пьяница, мотушка, стыд для человечества, Я — паяц, игрушка русского купечества. "Пой, приказный, песни!" — крикнула компания. — "Не могу, хоть тресни, петь без возлияния". Мне, со смехом, крезы дали чарку пенного, Словно вдруг железы сняли с тела бренного. Все родные дети, дети мои милые. Выпивши довольно, я смотрю сквозь пальчики, И в глазах невольно заскакали "мальчики". "Ох, создатель! Эти призраки унылые — Первенца, Гришутку, надо бы в гимназию… (Дайте на минутку заглянуть в мальвазию!) Сыну Николаю надо бы игрушечку… (Я еще желаю, купчики, косушечку!) Младший мой сыночек краше утра майского… (Дайте хоть глоточек крепкого ямайского!) У моей супруги талья прибавляется… (Ради сей заслуги выпить позволяется!)" — "Молодец, ей-богу, знай с женой пошаливай, Выпей на дорогу и потом — проваливай!" 2 Я иду, в угаре, поступью несмелою, И на тротуаре всё "мыслете" делаю. Мне и горя мало: человек отчаянный, Даже генерала я толкнул нечаянно. Важная особа вдруг пришла в амбицию: "Вы смотрите в оба, а не то — в полицию!" Стал я извиняться, как в театре комики: "Рад бы я остаться в этом милом домике; Топят бесподобно, в ночниках есть фитили, — Вообще удобно в даровой обители; В ней уже давненько многие спасаются… — Жаль, что там маленько клопики кусаются, Блохи эскадроном скачут, как военные… Люди в доме оном все живут почтенные. Главный бог их — Бахус… Вы не хмурьтесь тучею, Ибо вас с размаху-с я толкнул по случаю". И, смущен напевом и улыбкой жалкою, Гривну дал он, с гневом погрозивши палкою. 3 Наконец я дома. Житие невзрачное: Тряпки да солома — ложе наше брачное. Там жена больная, чахлая и бледная, Мужа проклиная, просит смерти, бедная. Это уж не грезы: снова скачут мальчики, Шепчут мне сквозь слезы, отморозив пальчики: "Мы, папаша, пляшем, потому что голодно, А руками машем, потому что холодно. Отогрей каморку в стужу нестерпимую, Дай нам корку хлеба, пожалей родимую! Без тебя, папаша, братца нам четвертого Родила мамаша — худенького, мертвого"… 4 Я припал устами жадно к телу птенчика. Не отпет попами, он лежал без венчика. Я заплакал горько… Что-то в сердце рухнуло… Жизнь птенца, как зорька, вспыхнувши, потухнула. А вот мы не можем умереть — и маемся. Корку хлеба гложем, в шуты нанимаемся. Жизнь — плохая шутка… Эх, тоска канальская! Пропивайся, ну-тка, гривна генеральская!

<1866>

ПЕСНЯ О КАМАРИНСКОМ МУЖИКЕ

Ах ты, милый друг, камаринский мужик,

Ты зачем, скажи, по улице бежишь?

Народная песня

Как на улице Варваринской Спит Касьян, мужик камаринский. Борода его всклокочена И _дешевкою_ подмочена; Свежей крови струйки алые Покрывают щеки впалые. Ах ты, милый друх, голубчик мой Касьян! Ты сегодня именинник, значит — пьян. Двадцать девять дней бывает в феврале, В день последний спят Касьяны на земле. В этот день для них зеленое вино Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно. Февраля двадцать девятого Целый штоф вина проклятого Влил Касьян в утробу грешную, Позабыл жену сердечную И своих родимых деточек, Близнецов двух, малолеточек. Заломивши лихо шапку набекрень, Он отправился к куме своей в курень. Там кума его калачики пекла; Баба добрая, румяна и бела, Испекла ему калачик горячо И уважила… еще, еще, еще.

В это время за лучиною, С бесконечною кручиною Дремлет-спит жена Касьянова, Вспоминая мужа пьяного: "Пресвятая богородица! Где злодей мой хороводится?" Бабе снится, что в веселом кабаке Пьяный муж ее несется в трепаке, То прискочит, то согнется в три дуги, Истоптал свои смазные сапоги, И руками и плечами шевелит… А гармоника пилит, пилит, пилит. Продолжается видение: Вот приходят в _заведение_ Гости, старые приказные, Отставные, безобразные, Красноносые алтынники, Все Касьяны именинники. Пуще прежнего веселье и содом. Разгулялся, расплясался пьяный дом, Говорит Касьян, схватившись за бока! "А послушай ты, приказная строка, У меня бренчат за пазухой гроши: Награжу тебя… Пляши, пляши, пляши!?

Осерчало _благородие_: "Ах ты, хамово отродие! За такое поношение На тебя подам прошение. Накладу еще в потылицу! Целовальник, дай чернильницу!" Продолжается все тот же вещий сон: Вот явился у чиновных у персон Лист бумаги с государственным орлом. Перед ним Касьян в испуге бьет челом, А обиженный куражится, кричит И прошение строчит, строчит, строчит. "Просит… имя и фамилия… Надо мной чинил насилия Непотребные, свирепые, И гласил слова нелепые: Звал _строкой_, противно званию… Подлежит сие к поданию…" Крепко спит-храпит Касьянова жена. Видит баба, в вещий сон погружена, Что мужик ее, хоть пьян, а не дурак, К двери пятится сторонкою, как рак, Не замеченный чиновником-врагом, И — опять к куме бегом, бегом, бегом.

У кумы же печка топится, И кума спешит, торопится, Чтобы трезвые и пьяные Калачи ее румяные Покупали, не торгуяся, На калачницу любуяся. Эко горе, эко горюшко, хоть плачь! Подгорел совсем у кумушки калач. Сам Касьян был в этом горе виноват? Он к куме своей явился невпопад, Он застал с дружком изменницу-куму. Потому что, потому что, потому… "Ах ты, кумушка-разлапушка, А зачем с тобой Потапушка? Всех людей считая братцами, — Ты не справилась со святцами. Для Потапа безобразника Нынче вовсе нету праздника!" Молодецки засучивши "рукава, Говорит Потап обидные слова: "Именинника поздравить мы не прочь Ты куму мою напрасно не порочь!" А кума кричит: "Ударь его, ударь! Засвети ему фонарь, фонарь, фонарь!"

Темной тучей небо хмурится. Вся покрыта снегом улица; А на улице Варваринской Спит… мертвец, мужик камаринский, И, идя из храма божия, Ухмыляются прохожие. Но нашелся наконец из них один, Добродетельный, почтенный господин, — На Касьяна сердобольно посмотрел: "Вишь налопался до чертиков, пострел!" И потыкал нежно тросточкой его: "Да уж он совсем… того, того, того!" Два лица официальные На носилки погребальные Положили именинника. Из кармана два полтинника Вдруг со звоном покатилися И… сквозь землю провалилися. Засияло у хожалых "рождество": Им понравилось такое колдовство, И с носилками идут они смелей, Будет им ужо на водку и елей; Марта первого придут они домой, Прогулявши ночь… с кумой, с кумой, с кумой.

1867

ГРАМОТКА

Дарья-молодка от радости плачет: Есть письмецо к ней, — из Питера, значит Стало быть, муж посылает поклон. Скоро ли сам-то воротится он? Незачем медлить в холодной столице, Время вернуться к жене-молодице, Платьем-обновкой утешить ее… Славное будет в деревне житье! Сбегала Дарья к дьячку Еремёю, Просит его: "Я читать не умею, Ты прочитай мне, хоть ради Христа! Дам я за то новины и холста". Горло прочистив забористым квасом, Начал читать он октавою-басом, Свистнул отчаянно, в нос промычал И бородою с тоской покачал. "Дарья, голубушка! Вести о муже… Жаль мне тебя, горемычная, вчуже! Слез понапрасну ручьями не лей… Умер в больнице твой муж Пантелей". — Грохнулась оземь со стоном бабенка. "Как воспитаю без мужа ребенка? Я ведь на сносях!" — "Сие вижу сам. Значит, угодно сие небесам; Значит, сие испытание свыше. Ты причитай, ради чада, потише! Главное дело, терпенье имей! — Молвил любовно дьячок Еремей. — Слушай, что пишут тебе из артели: "Вас письмецом известить мы хотели, Что уж давненько, великим постом, Умер супруг ваш и спит под крестом. Плохи у нас, у рабочих, квартеры: Гибнем, как мухи, от тифа, холеры. Всяких недугов нельзя перечесть, Сколько их — дьяволов — в Питере есть! Тиф и спалил, как огонь, Пантелея. Грешную душеньку слезно жалея, Мы пригласили попа. Причастил, Добрый такой: все грехи отпустил. Гроб мы устроили целой артелью; Вырыть могилу велели Савелью; Дядя Гаврило и дядя Орест Сделали живо березовый крест. Сенька (он грамотен больно, разбойник!) Надпись наляпал: "_Спи добрый покойник_". Барин ее, эту надпись, читал, В стеклышко щурясь, и вдруг засвистал. "Что ты свистишь?" — обозлился Ананий. — "_Знаков_ не вижу…" — "Каких?" — "_Препинаний_!" — Добрые люди, чтоб нам удружить, _Знак_ и на мертвых хотят наложить. Знаков наложено слишком довольно!.. Тут, умилясь, по душе, сердобольно Выпили мы на поминках…" …За сим Следует подпись: "_Артельщик Максим_". Дальше нет речи о Дарьином горе, Дальше — поклоны: невестке Федоре, Бабке Орине и братцу Фоме, Тетке Матрене и Фекле куме.

13 февраля 1867

ПОШЕХОНСКИЕ ЛЕСА

(Савве Яковлевичу Дерунову) [2]

Ох, лесочки бесконечные, Пошехонские, родимые! Что шумите, вековечные И никем не проходимые? Вы стоите исполинами, Будто небо подпираете, И зелеными вершинами С непогодушкой играете. Люди конные и пешие Посетить вас опасаются? Заведут в трущобу лешие, Насмеются, наругаются. Мишки злые, неуклюжие Так и рвутся на рогатину: Вынимай скорей оружие, Если любишь медвежатину! Ох, лесочки бесконечные, Пошехонские, родимые! Что шумите, вековечные И никем не проходимые? Отвечают сосны дикие, Поклонившись от усердия: "К нам пришли беды великие, — Рубят нас без милосердия. Жили мы спокойно с мишками, Лешим не были обижены; А теперь, на грех, мальчишками Пошехонскими унижены". "Доля выпала суровая! — Зашумели глухо елочки. — Здесь стоит изба тесовая, Вся новехонька, с иголочки. _Земской школой_ называется, Ребятишек стая целая В этой школе обучается И шумит, такая смелая! И мешает нам дремать в глуши, Видеть сны, мечты туманные… Хороши ли, путник, — сам реши, — Эти школы окаянные?" Нет, лесочки бесконечные, Ваша жизнь недаром губится. Я срубил бы вас, сердечные, Всех на школы… да не рубится!

С. Я. Дерунов" — поэт, очеркист, видный ярославский ("пошехонский") культурно-общественный деятель-просветитель, близкий товарищ Трефолева. (Ред.).

1 2 3 4 5 6 7-12