Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2
Шрифт:
— Уверен ли ты, Умслопогас, что не видел это все во сне?
В ответ он поднял руку и показал мне кинжал из тончайшей стали.
— Если я спал, Макумазан, то сон оставил мне этот нож. Он сломался о железную рубашку Бугвана, и я подобрал его в спальне Белой Королевы!
XVIII. Война
Я велел Умслопогасу подождать, кое-как оделся и пошел с ним в комнату сэра Генри, где зулус от слова до слова повторил свою историю. Как исказилось лицо сэра Генри, когда он услышал.
— Святые небеса! — воскликнул он. — Я спал, а Нилепту едва не убили — и все из-за меня! Зорайя — опасный враг! Лучше было бы, если бы Умслопогас убил ее на месте!
— Да, да! — произнес зулус. — Не бойся. Я еще убью ее. Я ждал удобной минуты!
Я ничего не сказал, но невольно подумал о том, сколько было бы спасено человеческих жизней, если бы Зорайю постигла судьба, которую она готовила своей сестре! Дальнейшее показало, что я был прав.
Умслопогас ушел завтракать, а я и сэр Генри начали разговор. Он был очень раздражен против Гуда, которому, по его мнению, нельзя больше доверять, так как он выпустил из рук Зорайю вместо того, чтобы отдать ее в руки правосудия. Он говорил, отзываясь о Гуде очень резко.
Я молчал, думая про себя, что мы умеем жестоко осуждать слабости других и с нежностью относимся к своим собственным.
— Действительно, дружище, — сказал я ему, — слушая вас теперь, трудно подумать, что вчера вы вели разговор с этой дамой, которую осуждаете, и сами находили почти невозможным устоять против ее очарования, несмотря на то, что любите я любимы прекраснейшей и нежнейшей женщиной в целом мире! Предположите, что Нилепта пыталась убить Зорайю, и вы поймали ее, и она просила бы вас не выдавать ее. Могли бы вы с легким сердцем навлечь на нее публичный позор, предать сожжению? Посмотрите на дело глазами Гуда, прежде чем называть старого друга подлецом!
Сэр Генри выслушал мои слова и откровенно сознался, что был жесток по отношению к Гуду. Прекрасная черта в характере Куртиса, — он всегда готов сознаться, если был не справедлив!
Хотя я защищал Гуда, но все же отлично понимал, как обстоят дела и знал, что он попал в весьма неприятное и неловкое положение!
Была дикая, безумная попытка убийства, и он выпустил из рук убийцу, позволив ей обезоружить себя. Он легко мог сделаться ее орудием, а что могло быть ужаснее этого? Но конец должен быть один: Гуд оказал ей услугу, она, конечно, отвернулась от него, и он бросится снова завоевывать потерянное самоуважение! Пока я обдумывал все это, я услыхал крик во дворе, различил голоса Умслопогаса и Альфонса. Один яростно ругался, другой вопил. Я побежал туда и увидел смешное зрелище. Маленький француз бегал по двору, а за ним, как охотничья собака, гонялся зулус… Когда я подошел к ним, Умслопогас успел поймать Альфонса, поднял его за ноги и пронес несколько шагов, прямо к густому цветущему кустарнику, покрытому шипами, цветы которого несколько походили на гардению. Несмотря на крики и вопли француза, зулус спокойно бросил его в кустарник, так что на виду остались только икры да пятки ног. Довольный своим поступком, зулус сложил руки и стоял, мрачно созерцая трепыхание Альфонса и слушая его вопли.
— Что ты делаешь? — сказал я. — Ты хочешь убить его? Вытащи его сейчас же из кустарника!
Зулус повиновался, схватил несчастного Альфонса за лодыжки ног так сильно, что я боялся, не вывихнул ли он их, и одним толчком освободил его из чащи кустарника. Смешно было смотреть на Альфонса! Все платье его было усеяно колючками, он был до крови исцарапан шипами, лежал на траве, вопил и катался по ней. Наконец он встал, проклиная Умслопогаса, клялся геройской смертью своего деда, что отравит его и отомстит за себя. Потом я узнал суть дела. Обыкновенно Альфонс готовил похлебку Умслопогасу, которую он съедал вместо завтрака в углу двора. Эта похлебка, по обычаю родины зулуса, приготовлялась из тыквы, и он ел ее деревянной ложкой. Но Умслопогас, как все зулусы, не выносит рыбы, считая ее водяной змеей. Альфонс, подвижный как обезьяна и любивший проказы и шутки, будучи отличным поваром, решил заставить его съесть рыбу. Он мелко накрошил рыбы и смешал ее с похлебкой зулуса, который и съел ее всю, не заметив рыбы. К несчастью, Альфонс не сумел сдержать своей радости и принялся скакать и прыгать вокруг дикаря, пока Умслопогас не заподозрил нечто и после внимательного изучения остатков похлебки не открыл «новую проказу Буйволицы» и не рассчитался с французом по-своему.
Хорошо, что Альфонс не сломал себе шею при падении в кустарник! Я удивлялся, что он позволил себе новую шутку, хотя знал по опыту, что «черный мсье» не любит шутить.
Инцидент сам по себе был не так важен, но я рассказываю его потому, что он повлек за собой весьма серьезные последствия.
Вытерев кровь и помывшись, Альфонс ушел, проклиная Умслопогаса, чтобы опомниться и вернуть обычное веселое расположение духа. Когда он ушел, я прочитал зулусу целую нотацию и сказал, что мне стыдно за него.
— Ах, Макумазан, — возразил он, — ты не должен сердиться на меня, потому что здесь мне не место! Я соскучился до смерти, соскучился пить, есть, спать и слушать про любовь! Я не люблю эту жизнь в каменных домах, которая отнимает у человека силу и превращает кровь в воду, а тело в жир. Я не люблю белые одежды изнеженных женщин, звуки труб и ястребиные охоты!
Когда мы дрались с масаями в краале, тогда стоило жить, а здесь не с кем и драться. Я начинаю думать, что умру от скуки и не подниму больше Инкосикази!
Он взял топор и долго и печально смотрел на него.
— Ты жалуешься? — сказал я. — Ты хочешь крови? Дятлу нужно дерево, чтоб долбить! В твои-то годы. Стыдись, Умслопогас! Стыдись!
— Макумазан, я не жалею крови, и это лучше и честнее вашего! Лучше убить человека в честном бою, чем высосать его кровь в купле, продаже и ростовщичестве, по обычаю белых людей! Многих людей я убил в бою, и никому не боюсь взглянуть в лицо, многие из этих людей были друзьями, с которыми я охотно покурил бы трубку. Ты — другое дело. У тебя своя дорога, у меня — своя! Каждый идет к своему народу, в свое родное место! Дикий бык хочет умереть в лесистой стране, так и я, Макумазан! Я груб и знаю это, и когда кровь разгорячится, я не помню, что делаю! Мрак охватывает меня, и я тоскую! Ты любишь меня, Макумазан, отец мой, хотя я ничтожная зулусская собака, вождь без крааля, бродяга и пришелец! И я люблю тебя, Макумазан, потому что мы вместе состарились, между нами есть что-то, что крепко связывает нас! — Он взял свою табакерку, сделанную из старого медного патрона, и предложил мне табаку.
С волнением я взял щепоть табаку. Это правда — я был очень привязан к кровожадному дикарю! Я не могу точно определить, в чем состояла его привлекательность, быть может его честность и прямота или удивительная ловкость и сила подкупали меня. Это было крайне своеобразное существо. Откровенно говоря, среди массы дикарей, которых я знал, я не встречал ни одного, подобного Умслопогасу. Он был очень умен и наивен, как дитя, и обладал очень добрым сердцем. Во всяком случае, я очень любил его, хотя никогда не высказывал этого ему.
— Да, старый волк! — отвечал я. — Твоя любовь — странная вещь! Завтра ты был бы способен расколоть мне череп, если бы я встал на твоем пути!
— Ты говоришь правду, Макумазан, я сделал бы это, если бы долг велел мне, но все же не перестал бы любить тебя! Разве здесь можно драться, Макумазан? — продолжал он насмешливым голосом. — Мне кажется только, что обе королевы сердятся друг на друга! Я сужу по тому, что видел ночью! Царица Ночи даже бросила свой кинжал!
Я объяснил ему, что королевы серьезно поссорились из-за Инкубу и растолковал положение дел.