Собрание стихотворений
Шрифт:
Формально тут присутствует Лермонтов, конечно. Последние две строки сразу вызывают в памяти лермонтовское:
Под утро — ясную погоду, Под вечер — тихий разговор…(из стихотворения “Любил ли я в былые годы…”). Но до чего антиромантично целое! Сколько заразительной радости хотя бы в этом “озоне веселых галстуков”, образе оригинальном и блестящем. Нет, “младая душа” давно утешилась, окончательно забыла, как неслась она “по небу полуночи”, и приглашает к этому и нас. Если иногда она и окрашивает все окружающее в печальные, мрачные краски, то делает это лишь как искусный декоратор, знающий толк в своем деле. Оптимизм, молодость, надежды — все это тоже надо ведь оттенять:
Вадим Андреев также отметил большую, чем в предыдущих сборниках, изощренность и приземленность стихов Ладинского, но отнес это на счет исчерпанности темы: «Среди многочисленных недостатков современной поэзии мне кажется необходимым отметить два наиболее существенных, тем более что именно они не чужды и книге Ладинского “Пять чувств”. Это, во-первых, перевес формальной стороны стиха над его внутренним содержанием (печальное наследство футуризма, от которого нам не скоро еще суждено избавиться) и, во-вторых, отрыв и поэта, и читателя от природы. Говоря об отрыве от природы, должен оговориться, что под природой я подразумеваю не только солнечные закаты и лунные ночи (что, между прочим, само по себе не так уж и плохо), но и весь окружающий поэта мир, все, что существует вне его, вне зависимости от его индивидуального “я”. Современная поэзия полна всевозможных словесных фокусов, она насмерть напугана индексом запрещенных выражений, банальных рифм и затасканных эпитетов. В то же время отход поэзии от природы обрек ее на медленное умирание. Поэзия без волшебства, без тайны, упрямо сосредоточенная на внутреннем “я” поэта, не может жить.
Ладинского можно считать самым популярным поэтом среди тех, кто начал печататься за границей. Его стихи неоднократно получали лестную оценку от критиков самых разнообразных течений и поэтических группировок. Он уже давно не новичок в литературе, — им выпущена четвертая книга стихов. Но именно потому, что о причинах его популярности говорили уже не раз, в настоящей рецензии я хочу отметить некоторые недостатки его творчества.
Ладинскому дано большое счастье — он настоящий романтик. Но, проверяя прозаическим разумом свои поэтические стихи, он испугался романтики и почти во всех своих стихотворениях настойчиво противопоставляет высокому — низменное:
…Когда ревел он в львиной страсти И мускулами живота Гнал воздух из горячей пасти, Хлестал песок свинцом хвоста, Как наполнялись кислородом Его ребристые бока!Такие перебои “львиной страсти” “кислородом” могут быть оправданы только в том случае, если они внутренне необходимы и если этими перебоями не злоупотреблять; нельзя на диссонансах строить все стихотворения. — Второй недостаток Ладинского — оторванность его от природы. В прежних стихах Ладинский заменил окружающий, реальный мир миром театральным. В последней книге даже театральный мир исчез — стихи написаны в безвоздушном пространстве. Между Ладинским и природой лежат книги — стихи о Кавказе лучшее тому свидетельство: это как бы отражение с отражения.
Ладинский еще в первой изданной им книге нашел свою тему:
Не черные ли небеса над нами, Не голубая ли земля?С тех пор эта тема неотступно преследовала поэта. Мне кажется, что он до конца эту тему исчерпал и сейчас находится на распутье. Отсутствие захватывающей темы сказывается на его стихах, — они перестают быть “заразительными”. Не этим ли объясняется, что вместо того, чтобы присоединиться к общему хору похвал, здесь отмечаются недостатки: — чтобы увлечь других, поэт сам должен быть захвачен своим поэтическим миром» (Русские записки. 1939. № 15. С. 195–196. Подп.: Сергей Осокин).
В.В. Вейдле придерживался противоположной точки зрения: «Его поэзия не похожа на чахоточное растение, погибающее в прокуренной комнате от недостатка воздуха и света. Напротив, она вызывает образ распахнутого окна, открытого всем шумам, запахам и краскам мира. Каждое стихотворение, даже самым своим ритмом, дает впечатление устремленности вперед, так что первая строчка знаменует как бы отталкиванье от земли, а последняя — не возвращение вспять, но продолжающийся, уже неуследимый взлет в безграничные и бессловесные пространства. В ту неназываемую даль поэт не пытается проникнуть; ему довольно этого пролетания, ей навстречу, над дальними странами, морями, над пестрыми чувствами людей.
Поэзия такого склада может довольствоваться словесной тканью, где не каждый стежок положен одинаково расчетливо и не каждое слово вполне незаменимо на своем месте. Читая Ладинского, мы не задерживаемся на отдельной строчке, на отдельном образе, но прежде всего воспроизводим то общее стремительное движенье, которым проникнуто каждое его стихотворение. Однако и словесная разборчивость его усилилась по сравнению с первыми книгами. Искусство его стало одновременно более сосредоточенным и более непринужденным. “Географическая поэма” и “Александр” в этом смысле особенно показательны. Тут намечается самое необходимое Ладинскому: откидывание в самой поэзии, а не только в ее темах, последних остатков того, “что считается нормальным, благоразумным бытием”, дабы от ее имени были сказаны прекрасные строки» (Современные записки. 1939. № 68. С. 470).
Еще более резко выделил Ладинского из сверстников Александр Перфильев: «Из новых поэтов зарубежья А. Ладинский является наиболее ярким и талантливым представителем парижской группы, выросшей за последние пятнадцать-двадцать лет под эгидою таких больших мастеров, как Вл. Ходасевич и Г. Адамович. Но, сохраняя больше внешнее, чем внутреннее влияние мэтров, Ладинский своим тонким чутьем, никогда не обманывающим талантливых людей, очень скоро почувствовал, что вынужденная благородная сдержанность мэтров, блюдущих чистоту русской поэзии за рубежом, у молодежи легко может выродиться в сухость и нетерпимую узость, делающую целую группу талантливых писателей скорее похожими на политическую партию, чем на содружество людей искусства. <…> Ладинский — приятное исключение из общего правила. Он не ноет, не плачет, не жалуется. Он бодр или старается быть бодрым. Его грусть тонка и завуалирована иронией. Не той убийственной иронией большинства, после которой хочется взять веревку, с чувством намылить ее и повеситься, а легкой насмешкой над суетностью мира, прощающей ему его несовершенства. <…> Это желание казаться беспечным, сохранять душевную мудрость, улыбаться там, где другие ноют, — проходит через весь сборник. И даже в стихах о России у Ладинского нет надгробного рыдания» (Для вас (Рига). 1939. 4 июня. № 23 (287). С. 28).
103. «Не надо грузными вещами…»— Последние новости. 1935. 27 июля. № 5238. С. 4. С дополнительной 4-й строфой: «Не дом, а комната в отеле, / С романским видом из окна, / Прогулка ранняя без цели, / В музее Рим и тишина…»
104–106. Новая Америка— Круг. № 1. 1936. С. 120–122. С разночтениями в строках 7 («Жизнь — бурное море. Как Ноев ковчег каравелла»), 9 («Но время течет не рекой, а гигантским потоком»), 11 («Уже он в кипящей геенне, отверженный роком»), 32 («В сравнении с лавром и бронзой квадриг?»), 37–38 («Терзает, как червь, после зрелищ сомненье. / Кто прав? Судия или тот человек?»), 40 («Рождается новый неслыханный век…»), 59 («По графику точных стенных расписаний»), с дополнительными строфами после 9-й строфы («И спичка горящая есть катастрофа, / Так гибнут миры электронных природ. / И бабочка, что на булавке, — голгофа. / Расходится в полном молчаньи народ») и 11-й («Едва возникают его очертанья, / Не то небоскреб, не то корабли. / Над новой Америкой солнце в сияньи / Восходит из зимней морозной земли»).
107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…»— Современные записки. 1937. № 64. С. 163.
108. «Как нам не надоело это…»— Современные записки. 1936. № 61. С. 158–160. С дополнительной 1-й строфой: «Все книжное: дома и флаги, / И падает бумажный снег / На мир картона и бумаги: / В бумажном мире человек».
110. «Прислушайтесь к органу мирозданья…»— Современные записки. 1935.№ 59. С. 199. С дополнительной 4-й строфой («И только ты, с природою в разладе, / Никак не можешь с нею спеть дуэт, / Стихи читаешь на земной эстраде / О небесах, которых больше нет») и разночтениями в строках 2 («К стеклянной музыке небесных сфер»), 11–12 («Старайтесь, дети, уловить по слуху, / Как бьется атлантический прибой»), 13–16 («Но, кумушки, нельзя ли ради мира / О маленьких делишках помолчать: / И мы ведь ловим музыку эфира, / Поющим ангелам нельзя мешать»); 2-я и 3-я строфы переставлены местами.