Собственное мнение
Шрифт:
— Ну-с, — грубо прикрикнул водитель. — До вечера будем подниматься?
Старушка покраснела и, задыхаясь, сказала:
— Извините, пожалуйста.
Она протянула ему купюру в пять долларов.
— Мелочи нет что ли? — прорычал водитель, вперив в неё ненавидящий взгляд.
Она зарделась ещё больше.
— Кажется, нет. Сейчас посмотрю…
Водитель явно обогнал расписание, и торопиться ему было некуда. Чувствовалось, что ему очень нравится сама ситуация.
Старушка
— В кассу! — отрубил водитель.
Она быстро опустила монету в специальный ящик. Водитель газанул, да так неожиданно, что старушка чуть не упала. С огромным трудом она удержалась.
Она бросила на пассажиров умоляющий взгляд — как будто ей было неловко за то, что не сумела быстро подняться в автобус, сразу найти монету и к тому же чуть не упала. На лице её застыла жалкая улыбка.
На подъезде к Восьмидесятой улице она нажала кнопку звонка, поднялась и подошла к передней двери.
Водитель остановил автобус и недовольно посмотрел на неё.
— Вон задняя дверь. Вы когда-нибудь научитесь правильно выходить?
Выходить действительно принято в заднюю дверь, особенно когда автобус переполнен. Но сейчас в нём не было и десятка пассажиров, которые мирно читали свои газеты без малейшего намерения выходить.
Старушка побледнела, повернулась и вышла через заднюю дверь. Вечер для неё был явно испорчен. Вряд ли она часто выходила из дома, так что сегодняшняя поездка запомнится ей надолго.
Я доехал до кольца.
На конечной остановке я остался один. Водитель развернул автобус и остановился. Место было пустынное, плохо освещённое. На остановке никого не было. Водитель бросил взгляд на часы, закурил, а потом обернулся ко мне:
— Если надумали ехать обратно, мистер, платите за билет ещё четверть доллара. Нечего тут на халяву раскатываться.
Я встал с места и не спеша подошёл к кабине.
— Послушайте, сколько вам лет?
— Это вас не касается, — ответил он грубо.
— Вероятно, около тридцати пяти. Могли бы пожить ещё лет тридцать, а то и больше…
Я вынул пистолет. Сигарета выпала из его рта.
— Берите деньги, — сказал он.
— Деньги мне не нужны. Я думаю сейчас о старухе, которую вы обидели, о многих других женщинах, о беззлобных и безропотных мужчинах, о весёлых ребятишках. Знайте, что вы — преступник. Вашим преступлениям нет никакого оправдания. Ваше существование бессмысленно.
После чего я выстрелил.
Потом
Я написал на листке бумаги, что меня заставило убить водителя, подписался инициалами и, как обычно, положил убитому в карман.
Прогулявшись километра два, я поймал такси и поехал домой. Заснул глубоким сном, видел приятные и даже весёлые сны, проснулся около девяти утра.
Приняв душ и сытно позавтракав, я выбрал свой лучший костюм. Потом вспомнил, что уже два месяца не платил по счёту за телефон. Я выписал чек, положил его в конверт, надписал адрес. Заметил, что у меня кончились почтовые марки, и решил зайти перед полицейским участком на почту.
По пути я сообразил, что марки продают в аптеке за углом, как раз по пути. Раньше я сюда не ходил. Хозяин, одетый в белый халат, сидел и читал вслух газету, рассыльный его слушал. На мой приход он не обратил внимания.
— На листке бумаги нашли отпечатки пальцев, — сказал он. — Его почерк известен, инициалы тоже. Почему же полиция медлит?
Рассыльный пожал плечами.
— На кой чёрт отпечатки, если убийца не найден? И что толку от почерка, если его не с чем сравнить? И хотел бы я знать, сколько тысяч горожан имеют инициалы «Л. Т.»?
— Ну, я пошёл, — добавил он минуту спустя.
Аптекарь углубился в газету. Я кашлянул. Он перевернул страницу и поднял голову.
— Слушаю.
— Мне, пожалуйста, марку за четыре цента.
Лицо у него стало таким, будто я ткнул ему кулаком в бок. Он пристально поглядел на меня с полминуты, поднялся со стула и медленно направился в другой конец аптеки.
Я пошёл было за ним, но что-то отвлекло моё внимание. Вскоре я почувствовал спиной его тяжёлый взгляд и обернулся.
Аптекарь стоял в другом конце аптеки, пренебрежительно сжимая между пальцами марку в четыре цента.
— Вы что, думаете, что я сам её вам принесу?
И тогда я вспомнил о шестилетием мальчике, которому неожиданно досталось пять центов. Не один, как обычно, а целых пять. В те времена конфеты продавались по центу штука.
Он был так поражён выставленными в витрине конфетами (не менее двадцати сортов), что пришёл в состояние блаженной нерешительности. Какие выбрать? Красные сосульки? Конфеты с ромовой начинкой? Карамель? Но только не ментоловые леденцы, которые он терпеть не мог.
И тут он почувствовал, что на него смотрит продавец. Тот стоял за прилавком и постукивал ногой. Его глаза выражали нетерпение, хуже того — гнев.