Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
Мадлен только спросила:
— А что, дорогой мой, семи часов нет?
Я, смеясь, ответил:
— Нет, моя радость…
Она весело тряхнула своими волосами, и они блеснули, словно озаренные лучами солнца; потом опять лениво упала на подушки, едва смяв их прикосновением своего тела:
— В таком случае, я полежу еще немного!.. Не беда, если и запоздаю к обеду… Ты не можешь даже и представить себе, до чего я устала!..
И она лежала, не шевелясь, со счастливым выражением лица, а я едва решался касаться губами ее изнуренного тела.
Нет, я ничего не скажу ей, ни одного слова, о том, чего ей не нужно знать. Ей ничего не известно. Пусть же остается при ней это великое преимущество неведения! Не мне лишать покоя ее жизни! Да и к чему бы это могло послужить? На меня одного направлен тяжкий удар судьбы, и я найду в себе силы перенести один свое отчаяние, свой ужас — все крушение моего прежнего счастья. А она… она никогда ничего не узнает… Она вернется домой свободная и беззаботная, воскресшая для жизни. А я останусь и, молча, пойду на встречу моей участи…
Ведь в награду за мое молчание я получил, по крайней мере, этот час свидания, полный неги и любви — я ничем не хочу омрачать его кратковременной радости…
Теперь она совсем проснулась и стала болтать, я слушал ее, и мне казалось, что слабые приветливые огоньки вспыхивают в непроглядном мраке этой страшной ночи…
— Представь себе… — говорила она, бессвязно переходя от одного рассказа к другому, — в последний вторник у моей портнихи…
А через несколько минут:
— Знаешь, эта Мари-Терез!.. Ну та самая, которая на моих глазах ухаживала за тобой на морском балу…
И опять говорила она уже о новом предмете:
— В следующий раз, когда мы поедем вместе верхом…
А я обеими руками гладил ее мягкие волосы, ее теплую кожу, бесконечно радуясь, что вижу ее такой, какой всегда знал ее, что она, действительно, жива и будет жить…
И я казался себе заживо погребенным человеком, который из глубины могилы слышит над собой веселые голоса и смех живых людей…
Да, я был уже почти мертвец…
И смотря в эти нежные глаза цвета морской волны и слушая ее милую болтовню, я в глубоком отчаянии думал про себя:
«Ты — причина моей смерти, да — ты!.. Ты появилась на моем пути, и я последовал за тобой, и, словно за руку, ты привела меня к открытой могиле. Как темной ночью блуждающий огонек заманивает сбившегося с дороги путника и завлекает его в пропасть, — так и ты погубила меня. Я упал в бездну, и нет уже силы, которая могла бы спасти меня. Но неужели теперь не догадываешься ты о том, что делается у меня на душе, неужели не чувствуешь моего отчаяния, не видишь что конец мой близко? Ведь ты смеешься! Или по глазам моим нельзя узнать того, что написано в моем сердце? Разве нельзя прочесть в них, что сейчас я исчезну с лица земли, и ты меня больше никогда, никогда не увидишь?.. Нет, ведь должно же все отразиться в них: и моя любовь, и моя судьба и неминуемая скорая смерть…
Если ты не видишь этого, значит, не умеешь читать в моем сердце, а если не умеешь, так потому, что недостаточно любишь меня… О моя любовь, мое обожание! Я отлично вижу, что я не дорог тебе… Ну, что же! По крайней мере, тебе не так будет тяжело потерять меня: ты скорее утешишься, твоя молодость заявит свои права на новое счастье… Пусть же будет так! Все к лучшему… Я люблю тебя и спасу своей гибелью. Я люблю тебя».
Я громко повторил эти последние слова:
— Я люблю тебя… — как будто считая их достаточным ответом на все речи Мадлен.
Она весело и удивленно посмотрела на меня; потом рассмеялась:
— Ты любишь меня? Да? скажите пожалуйста!.. Это очень любезно с вашей стороны, мосье…
И кокетливым и шаловливым движением она прижала свои губы к моим губам, и этот поцелуй продолжался, Бог знает, сколько времени…
Я еще не пришел в себя, как она тихонько упала назад на свои подушки, и ее глаза внезапно закрылись:
— Ах! — сказала она. — Как я ужасно устала, как ужасно устала!.. Я надеюсь, дорогой, нет еще семи часов?.. Скажи? Нет семи…
И она осталась неподвижной с закрытыми глазами.
В дверь постучали.
XXVIII
— Сударь, — произнес маркиз Гаспар, — мне было очень приятно предоставить вам, согласно вашему желанию, один час для свидания с мадам де…; я надеюсь, что оно не оставило у вас неприятных воспоминаний?
Он стоял посреди нижней залы, куда я только что вернулся. Мне показалось, как будто он стал больше ростом и как-то прямее, а его глаза приняли повелительное выражение.
Все свечи в стенных подсвечниках были потушены. Горели всего две лампы на колонках по обеим сторонам камина. Граф Франсуа как раз в это время уменьшал в них огонь.
— Не угодно ли вам будет присесть теперь, — продолжал маркиз. — Мы приступаем к делу.
Он указал мне рукой на глубокое кресло — дормез, где он сам спал перед этим.
Я решил не обнаруживать ни малейшего волнения. Твердым шагом прошел я на другую сторону залы и занял указанное мне место.
— Антуан! — позвал граф.
Я сидел в дормезе, который стоял ближе к рефлектору. Как раз напротив меня, в каких-нибудь десяти или двенадцати шагах, помещался другой пустой дормез. Мое тело, в полном смысле слова, покоилось в кресле. Мягкая и глубокая спинка, локотники и подушка для головы были прекрасно приспособлены для лежачего положения. В моей позе я не чувствовал ни малейшего напряжения или усталости. Однако я невольно приподнялся и несколько встревожился, когда, по знаку своего отца, виконт Антуан приблизился ко мне, держа в руке фонарь вроде того, которым он прежде освещал наш путь в горах — только гораздо больших размеров. Заметив, что я повернул голову в его сторону, он предостерег меня: