Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
Мы никого не убиваем и могли бы даже вам, как солдату, в этом отношении послужить примером. Правда, я не берусь утверждать, чтобы иногда в нашей лаборатории не причинялось некоторого ущерба здоровью молодежи обоего пола. Но согласитесь с тем, что и один день жизни человека в такой степени богатого годами и опытом, как я, тоже чего-нибудь да стоит, и, право, не большой грех, если в его интересах будет принесена иной раз кое-какая жертва. Да, кроме того, как я уже говорил вам, жертвы эти совсем особого рода, и наши «работники жизни», исполнив свое полезное назначение, могут весело возвращаться домой целыми и невредимыми. В частности, здоровье вашего друга, мадам де… вовсе не так уже подорвано, как вы думаете: и когда она завтра вечером вернется под собственный кров, никто из ее близких и не заметит даже, что и в этот раз по возвращении из… Болье… она опять уменьшилась в весе на несколько фунтов, уплатив нам небольшую дань за счет крови, мускулов и костей своего молодого тела.
Вы видите, сударь, что ваше негодование по отношению к нам в значительной мере преувеличено. Теперь все сказано. Насколько же мне удалось понять из ваших слов, вы с своей стороны ничего не желали бы сейчас, кроме скорейшей развязки вашего приключения. В таком случае, не будет ли угодно вам обсудить вместе с нами создавшееся положение и помочь нам найти желаемый из него выход.
Во второй раз я почувствовал, как связывавшие меня оковы ослабели на одно мгновение, настолько короткое, что я едва успел кивнуть головой в знак своего согласия на предложение маркиза Гаспара.
XX
Маркиз Гаспар откинулся на спинку кресла; кисти его холеных рук, по цвету кожи похожие на старую слоновую кость, покоились на золоченом дереве ручек. Следуя примеру отца и деда, граф Франсуа и виконт Антуан тоже глубже уселись в свои кресла. Они так же, как и он, положили на ручки свои широкие и крепкие руки, закрыв скульптурные изображения акантовых листьев.
Мне представилось совершенно ясно, что эти, с виду обыкновенные и мягкие человеческие пальцы, словно когти, с какой-то неумолимою силой сжали и впились в мое обреченное на муки тело.
Маркиз заговорил снова:
— Господин капитан, я считаю вас умным человеком и потому нисколько не сомневаюсь в том, что вы, с первой же минуты наших объяснений, поняли меня, я намеренно подчеркивал невозможность полного исполнения всех ваших желаний. Хотя мне еще неприятнее, чем вам самим, касаться этого вопроса, но откладывать речь о нем также не имеет смысла. Как я уже говорил, все к вашим услугам в нашем доме; но, я надеюсь, вы и сами согласитесь с тем, что выйти отсюда теперь, когда вы узнали все, для вас немыслимо. Итак, ни в чем решительно вы не встретите здесь себе отказа, — единственное, чего мы не можем предоставить вам, это свободы.
Удерживать вас здесь насильно, поверьте, нам крайне неприятно. Я говорю это за всех нас, и как граф, так и виконт, вполне согласны со мною. Но что же делать? В конце концов, мы ведь вовсе не виноваты, что ваш визит к нам закончился для вас столь неудачно. Пеняйте на случай, да на собственное, впрочем, вполне понятное любопытство! Согласитесь, что все значение нашей тайны именно и заключается в том, чтобы она оставалась тайною. Она должна быть исключительным достоянием нескольких вечно живых людей, так, чтобы толпа простых смертных даже и не подозревала об ее существовании. Всякий секрет, достойный этого имени, по самому существу своему аристократичен. Пользование им, по необходимости, требует подчинения отдельным единицам интересов массы низших существ; ценою своей усталости, страдания и некоторой опасности для жизни они должны служить для блага немногим избранным. Современные предрассудки едва ли примирятся с таким попранием гуманистических принципов.
Вам понятно, конечно, в каком бы положении мы очутились, если бы наша тайна открылась. Вы попались к нам, как оса в сеть к пауку, и разорвали эту сеть. И если предоставить вам возможность вернуться отсюда, вы не только унесете вместе с собой поведанную вам тайну, но и самую жизнь нашу лишите всякой безопасности. Я нисколько не преувеличиваю, говоря это.
Вы подумайте только, ценою каких предосторожностей, каких уловок и даже серьезных жертв удалось нам сохранить жизнь и независимость во всех многочисленных местах нашего пребывания! А эти бесконечные скитания! Вы и представить себе не можете, как тяжела иногда выпавшая на нашу долю участь Вечного Жида… Но если бы еще этим ограничивались наши лишения… Когда умер мой друг, я, господин капитан, не был стар, а сын мой Франсуа был еще ребенком. Тогда прошло уж двадцать лет со времени моей женитьбы во Франции на его матери. Она сохранила молодость и прежнюю привлекательность. Моя любовь внушала мне мысль сделать ее участницей моей тайны. Я стал думать, разумно ли будет с моей стороны доверить женщине то, от чего зависело чуть ли не мое бессмертие и, в конце концов, не мог не прийти к отрицательному решению. Таким образом, я осудил себя на тяжкие испытания: на моих глазах умерла мать моего единственного ребенка. А между тем, я мог продлить ее жизнь и сохранить себе ее нежную любовь и ласки. Но не сделал ничего для этого. Такой ценой заплатил я за возможность вечной жизни на земле для себя и других. Через двадцать лет, как и я, пожертвовал своею супругой и мой сын: женщины не должны и не могут хранить тайны нашего долголетия.
Теперь вы сами видите, во что обходится нам эта тяжелая тайна: в жертву ей принесли мы два существа, согласитесь, не менее дорогих и ценных для нас, чем для вас — мадам де…! Я говорю здесь о двух только жизнях, но, может быть, число жертв следует считать и больше… Вы видели только что мадам де… и были поражены ее бледностью и безмолвным видом: пожалуй, не так-то уже безнаказанно для себя можно расстаться с восемью или десятью фунтами собственного тела и крови. А иногда в нашей практике случались и более печальные эпизоды; правда, редко, очень редко… Во всяком случае, не совсем-то легко достается нам наша жизнь, хотя капризной судьбе и угодно было в широкой степени заставить других расплачиваться за нас… Не удивляйтесь же, если и вам придется внести сюда свою долю!..
Итак, сударь, надо платить, и я заранее уверен, что вы, как порядочный человек, не станете уклоняться от правильного расчета. Впрочем, я еще сам не могу указать вам, каким именно способом нам придется свести наши счеты с вами…
Он прервал свою речь и посмотрел сначала на своего сына, потом на внука. Они оба пожали плечами. Прошло минуты две.
— Сударь, — вдруг заговорил маркиз Гаспар, — сто лет назад все дело значительно упрощалось бы… Могу вам сказать, что с нами уже были случаи, когда нас ставили в затруднительное положение невовремя умерший у нас, либо непрошено пожаловавший гость. Извините, пожалуйста, за подобное выражение: оно, хотя не совсем вежливо, зато верно выражает мысль. — Я позволю себе привести всего один пример. Должно быть, лет восемьдесят тому назад, как теперь помню, совсем некстати умер у нас в доме какой-то несчастный неаполитанец. В это время мы жили в Неаполе. Как ни плоха была королевская полиция, я предвидел возможность кое-каких неприятностей для нас, если бы ей пришла только фантазия произвести расследование, при каких условиях и почему этот человек умер так далеко от собственного дома. И я решил предупредить нескромное любопытство властей, которое бы они проявили при возможном обыске к нашей лаборатории… Как раз на рейде стояла тогда одна мальтийская фелука. Мы были на ней уже прежде, чем пошли по городу толки об исчезновении нашего неаполитанца. Фелука вышла в открытое море, и никто ничего не мог сказать по поводу отъезда трех почтенных граждан, заведомо никому ничего не задолжавших. С Мальты мы отправились в Кадикс, из Кадикса в Севилью, где ни одна душа из королевства обеих Сицилий не заподозрила бы нашего пребывания.
Увы! Куда теснее стало на земле за последнее столетие! И главное, телеграф до крайности осложнил наше существование. Я уверен, что уже с рассветом целый ряд официальных телеграмм разнесет по окрестностям весть о вашей злополучной верховой прогулке, и самые для нас нежелательные элементы будут посвящены в дело о вашем таинственном исчезновении с пути к цели вашего путешествия. В том числе полиция нагрянет и в наш дом, и будет рыться во всех моих шкафах…
Итак, в настоящее время я решительно не вижу выхода из положения, в которое вы нас поставили: выпустить вас отсюда, вернув вам свободу, мы не можем; не можем и оставить вас у себя ни мертвым, ни живым, как своего пленника… Мне кажется, вас несколько удивляют мои слова? Может быть, вы хотите заметить мне, что и мадам де…, и все другие наши «работники жизни» свободно приходят сюда, уходят и опять возвращаются к нам, и никаких затруднений от этого не происходит? Да, разумеется. Но ведь, конечно, вы хорошо понимаете, что никто из них ничего и никогда и не подозревал даже о нашей тайне. Совершая свое благое для нас служение, они не отдавали себе в нем ни малейшего отчета.
Он опять прервал на минуту свою речь, наклонил голову набок, сделал какую-то гримасу ртом, и засмеялся все тем же отрывистым и звонким смехом:
— Кстати, я должен успокоить всякое ревнивое чувство с вашей стороны, если бы случайно оно у вас возникло: мы выбрали мадам де… не ради ее прекрасных глаз, и хотя, может быть, прекраснее их нет на всем свете, но нам это вполне безразлично: несравненно более важным условием при этом выборе было то, что ее мужу приходится по служебным обязанностям безвыходно сидеть в Тулонском арсенале; у самой же мадам де… есть в отдаленном месте вилла, куда можно совершать неоднократные поездки, не возбуждая этим ничьего нескромного внимания в Тулоне. Еще раз позвольте мне выразить свое удовольствие, что теперь между нами не может быть никаких недоразумений на почве ревности.