Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
Граф Франсуа и виконт Антуан молча занялись какими-то таинственными приготовлениями. Прежде всего они переставили всю мебель и, отодвинув три кресла к самой стене, совершенно освободили всю переднюю середину комнаты, как делают, приготовляясь к танцам. После этого они перенесли мольберт, о котором я уже говорил раньше, из угла на середину комнаты и установили его так, что он пришелся на продольной линии, разделяющей комнату пополам, и примерно на одной трети общего ее протяжения от задней стены. Все это делалось безмолвно, уверенными, быстрыми движениями: было видно, что такие приготовления являются для них привычным делом.
Затем из большого с выпуклой крышкой сундука они осторожно и не без усилий вынули какой-то странный предмет и укрепили его в вертикальном положению на мольберте. Этот предмет, круглый и плоский, по форме и величине своей напоминал колесо от большого экипажа. Приглядевшись, я увидел, что это ничто иное, как вогнутое зеркало, похожее на большие рефлекторы, какие бывают на маяках или у электрических прожекторов; однако зеркало это сделано было не из стекла, а из какого-то другого, неведомого мне, бесцветного и довольно прозрачного материала. На гладкой его поверхности сверкали и переливались какие-то необыкновенно блестящие бесформенные блики всех оттенков золотистого цвета, начиная от ярко-красного и кончая изумрудным. Эти блестящие пятна резко выделялись на бесцветном фоне остальной массы, просвечивая изнутри ее.
В общем, получался световой эффект, напоминающий игру солнечный лучей в золотистой влаге старой Данцигской водки, или вид Лейденской банки, когда яркие электрические искры вспыхивают за стеклом ее…
Между тем оба старика подошли к маркизу; он по-прежнему совершенно неподвижно покоился в своем странном дормезе; медленно и бесшумно подкатили они его кресло к месту, где на полу было сделано четыре каких-то знака, как раз, очевидно, для каждой из ножек дормеза. Граф и виконт опустились на колена и стали один за другим проверять, верно ли установлено кресло. Очевидно, сеанс предстоял очень серьезный. Покончив с одним креслом, они принялись за другое. И, несмотря на то, что оно не было занято, они покатили его так же тихо и бережно и затем проверили с такою же тщательностью, правильно ли оно стало.
Когда все было готово, оба вернулись на свои места и уселись как раз напротив меня. Одного меня они так и не тронули при всей этой перетасовке.
Я продолжал свои наблюдения. Теперь приготовленные для сеанса предметы были расположены в следующем порядке: два дормеза и мольберт с рефлектором стояли друг за другом по одной прямой линии, и кресла при этом были обращены одно к другому; по моим соображениям, одно из них занимало как раз место, где должно было получиться отраженное рефлектором изображение другого кресла…
Маркиз Гаспар, не подавая никаких признаков жизни, продолжал лежать в своем дормезе; глаза его были закрыты.
Наступило долгое молчание.
XXV
Оно длилось очень долго…
Сначала я изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость и презрительное выражение на лице. Но я почувствовал вскоре, что мне не по силам владеть собою. Мое странное приключение начинало принимать какой-то совсем сверхъестественный характер, и неизвестность предстоявшей мне участи мучила меня. Мужество окончательно стало изменять мне; казалось, и на нем отразилась сила гипноза, которой маркиз Гаспар парализовал мои нервы и мускулы. В конце концов, я начал бояться, что и враги мои заметили состояние непобедимого ужаса, которое овладело мною: я быстро поднялся со своего места и прошелся по комнате; надеясь таким образом скрыть от их взоров выражение моего лица…
Маркиз Гаспар, лежа по-прежнему неподвижно в своем кресле, вероятно, спал и, по-видимому, не заметил моего движения. Но граф Франсуа и виконт Антуан, как люди изысканно-любезные, тотчас же без всякой иронии поспешили осведомиться, не устал ли я, и не надоело ли мне ждать.
— Простите, Бога ради, что все это так долго, — сказал граф. — Но, мне кажется, я угадываю намерения моего отца, и могу уверить вас, что в этом случае необходимо соблюдать крайнюю осторожность в приготовлениях. Если я не ошибаюсь, дело идет о магнетическом сеансе исключительной трудности. Вполне понятно, что, прежде чем приступить к нему, отцу нужно хорошенько собраться с силами: от него потребуется необыкновенная затрата энергии!
Я остановился и стал смотреть на своего собеседника. Потом взор мой невольно направился в сторону таинственного прибора, установленного на одной линии с креслами.
— Назначение зеркала, которое вы рассматриваете, — поспешил объяснить мне виконт Антуан, — концентрировать в себе силу магнетической струи. Состав его является изобретением графа Сен-Жермэн: оно обладает способностью преломлять электрические лучи, как обыкновенное стекло преломляет солнечные.
Невольно лицо мое приняло удивленное выражение. Виконт же сдержанно заметил:
— Маркиз не счел нужным не только вас, но и нас в подробностях посвящать в свои планы, поэтому, мне кажется, я не в праве делиться с вами моими догадками. Но, я думаю, вы все же знакомы с явлением, которое на языке спиритов носит название экстерриоризации? Случалось ли вам присутствовать у кого-нибудь из так называемых магов на сеансе вызова духов?
Я принял его вопрос за шутку и поэтому ничего не отвечал.
— Насколько мне помнится, — продолжал виконт, не обращая внимания на мое молчание, — я однажды собственными глазами видел нечто подобное. Двум очень ловким шарлатанам, один из которых называл себя медиумом, удалось однажды в полутемной комнате, где, кроме меня, находилось еще несколько лиц, вызвать довольно отчетливую светлую тень, напоминавшую собою фигуру человека; они называли ее душой одного умершего. Это был, конечно, вздор, но, тем не менее, светлая тень действительно существовала, и все присутствовавшие видели ее.
Никаких сомнений не могло быть в том, что ее удалось получить одному шарлатану путем экстерриоризации личности другого. Как бы ни были грубы подобные опыты, все-таки в них есть много общего с теми приемами, которыми мы постоянно пользуемся, заставляя кого-нибудь из своих работников жизни отделять в нашу пользу часть атомов или клеточек его тела. А еще более походят эти опыты на то, что вы сейчас увидите… Но, впрочем, я уже чересчур разговорился…
Он как будто пожалел, что сказал лишнее, и умолк. Зато тотчас же заговорил граф Франсуа, словно желая загладить впечатление, произведенное на меня последними словами его сына.
— Пока, право, не стоит, сударь, говорить об этом, — сказал он, — вы и так все скоро узнаете. Позвольте мне лучше поздравить вас, как бы лично вы ни относились к этому, с тем действительно редким счастьем, которое выпало на вашу долю, на долю обыкновенного смертного человека: случай привел вас в дом вечно живых людей и, благодаря опять-таки вашему исключительному счастию, вам удалось на некоторое время приобщиться к их жизни…
— Я надеюсь, среди нас вам станут доступны чистые наслаждения разума! — восторженно перебил его виконт Антуан. — Пока вы будете нашим гостем, вам откроется, при нашей помощи, понимание истинных радостей жизни: вы постигнете красоту дня и прелесть ночи — два лучшие дара природы, которые люди не умеют ценить. Ваш век — это царство сухой науки и грубого механизма, он весь погрузился в погоню за материальным благополучием и комфортом. Естественные радости бытия ему неизвестны; забыв их, ваше поколение не может наслаждаться ими. Я уверен, что и вы, пробираясь недавно вслед за мною по сырой от дождя горной пустыне под мрачным небом, только проклинали и скользкую тропинку, и мокрые кусты. Вам, вероятно, не пришло и в голову взглянуть на окружавшую вас поистине поэтическую картину: вашей душе ничего не могли сказать ни темные массы насупившихся гор, ни облака, белой пеленой окружавшие их вершины, ни прозрачный серебристый покров, в который куталась зябкая природа…