Сочинения в двух томах. том 1
Шрифт:
Дочь Тонг-Дока грезит.
Ей грезятся сны, неведомые обитателям Запада, они исполнены философии слишком сложной для умов юной расы. В изящных сновидениях грезятся ей ямены, которых никогда не оскверняла нога варваров, гордые девственными курильнями, где опасные духи лесов, коленопреклоненные, благоговейно предлагают принцессе священной крови свою верную службу. Но даже сами боги не прочитали бы ничего на ее бесстрастном челе и в ее черных глазах, отливающих металлическим блеском под влиянием чудесного снадобья, ее грез с их причудливыми красочными очертаниями и странной душой.
Но вот принцесса кладет бамбуковую трубку.
Только ли от бешенства рыдает она, оплакивая свою погибшую Империю и скипетр, поверженный перед игом.
Трубка склоняется над лампой, и безмолвный рот вдыхает аромат бамбука.
Чудесное снадобье умеет исцелять все недуги. Опий заживляет раненую гордость дочери Тонг-Дока, трагическую гордость династии, насчитывающей шестьдесят раз по сто лет.
Третья эпоха
ЭКСТАЗЫ
Теперь это стало самой излюбленной привычкой. Каждый вечер я курю опий. Но не у себя дома. Я не хочу заводить курильню у себя дома. Я живу на Бунде, на территории, уступленной по концессии французам. Ко мне приходит много народа, и я хочу, чтобы кто-нибудь знал о моей привычке. О курильщиках говорят так много всякого вздору.
Но относительно меня положительно никто ничего не подозревает. В те часы, когда европейцы дремлют в клубах или флиртуют в гостиных, я делаю вид, что возвращаюсь домой, пресыщенный обществом. У дверей моего дома меня дожидается мой рикша, и он быстро уносит меня на своих крепких желтых ногах по длинным пустынным улицам, идущим к центру интернациональной территории. Там я и занимаюсь курением опия, в маленькой веселой уличке Шанхая Фу-Чеу-Роде.
Для меня все курильщики равны. В Фу-Чеу-Роде множество гостеприимных курилен.
Шанхай производит такое впечатление, что в нем всегда праздник. Это роскошное место встречи всего Ианг-Це, Довилля, Баиррица и Монте-Карло. А Фу-Чеу-Род — самое сердце Шанхая. При наступлении ночи вся улица загорается огнями и пылает красным светом. В каждом доме курильня опия, по-своему своеобразная и пленительная. Я вхожу в первую попавшуюся и растягиваюсь около свободной лампы; сейчас же является бой, мальчик со старообразным увядшим лицом; он все приготавливает…
Я наблюдаю за ним. Это проворное молчаливое созданье, он никогда не улыбается, никогда не смотрит в лицо. Он опускает иголку в горшок с опием. Потом он обжигает перламутровую каплю над огнем лампы. Капелька разбухает, желтеет, шипит. Он ее размягчает о головку трубки, растирает и наконец быстрым движением вкладывает ее в середину головки, против узкого отверстия трубки. А мне остается только вдыхать приторный неотвязный дым в то время, как мальчик держит над пламенем почерневшую капельку, которая шипит, уменьшается и испаряется.
Первая затяжка этим дымом меня совершенно укладывает в лоск. Я лежу на спине, не будучи в силах даже моргнуть. Такое состояние длится одну, две, три минуты. Терпеливый бой подает мне вторую трубку. Но я еще
Прежде мне казалось, что меня разделяет от этих азиатов целая бездна. Да и на самом деле между нами непроходимая пропасть!
Мы — дети, а они — старцы. Мальчик, прыгающий через веревочку, ближе к столетнему старцу, который спешит к открытой могиле.
Но теперь я знаю, что опий чудеснейшим образом сглаживает эту пропасть. Опий — это волшебник, он умеет делать чудеснейшие превращения. И перед его всемогущим чародейством европеец и азиат становятся равными. Он стирает влияние рас, физиологические и психологические различия. Создаются иные, неведомые созданья, которые уже перестали быть людьми, это — «Курильщики».
Да, это именно так. Каждый вечер я сбрасываю свое грубое человеческое естество и выкидываю его на улицу, как ненужные лохмотья. Так же поступают и все другие курильщики. И наш ум обновляется, мы становимся сынами опия и братьями, мы во всем понимаем и ценим друг друга, нас связует чувство взаимной дружбы, но, к сожалению, это опьянение слишком мимолетно; уже утром, когда я попадаю к себе домой и нахожусь на своей постели, я снова обретаю человеческое естество и чувствую свое превосходство, а люди желтой расы снова представляются мне непонятными и чуждыми.
Пусть. Но опьянение создало мне друзей среди них. Несколько вечеров подряд около меня лежал молодой человек с каким-то особенным светлым взглядом. Это было в одной из курилен Фу-Чеу-Рода, особенно изобильно украшенной золотом. В этой курильне, с очень низким потолком и странной позолоченной скульптурой, молодой человек в одежде из темно-розового муара производил с чрезвычайной ловкостью все необходимые манипуляции над опием. Его зовут Ченг-Та; он сын богатого купца и живет в свое удовольствие, занимаясь искусством.
Ченг-Та пригласил меня в свою собственную курильню, находившуюся в антресолях одного из своеобразных домов Фу-Чеу-Рода. К этому дому ведет темный переулок, перпендикулярный улице. Нужно подняться на два этажа и затем опять спуститься на один этаж; повсюду извилистые проходы, узенькие дворики, в которых частенько происходят странные вещи… В самом конце этих переходов находится курильня Ченг-Та. Это очень простенькая комната, побеленная известью; на полу лежат циновки и подушки. Любовница Ченг-Та приготовляет зеленый чай, пока он курит или поет, аккомпанируя себе на гитаре; звуки его песни сильно напоминают довольно благозвучное мяуканье.