Сочинения в двух томах. том 1

Фаррер Клод

И пока Селия играла, всей ее разнородной аудиторией овладело подлинное волнение.

За окнами сурово стонало море. И звуки его были подобны отдаленному ропоту виолончелей, на который рояль более властно, более четко, более мощно отвечал бессмертными звуками. В банальной гостиной, среди занавесочек из поддельных кружев, плюшевых портьер и литографий в рамочках, строгая и высокая мысль великого мастера, казалось, нашла отклик в этих простых людях, моряках, воинах, куртизанках. Даже за ширмой клубы опиума застыли неподвижно.

И пальцы продолжали свое колдовство, по-прежнему бегая по клавишам

с безупречной чистотой. Они были не только ловки, эти пальцы, которые никогда не ошибались, — они были одушевленными, сознательными, понимающими. Разумеется, прежде они, пальцы, умели много больше, чем «немного играть»; разумеется, они долго учились под руководством хороших преподавателей; но этого учения не могло быть достаточно, и нужно было, чтобы жизнь прибавила к нему свои собственные уроки, уроки болезненные и философские. Для того, чтобы прелюд прозвучал так благородно, так четко и так волнующе выделялся на фоне дальнего ропота морских виолончелей, без сомненья, нужно было, чтобы музыкантша научилась плакать.

Когда в воцарившейся тишине утихла последняя нота, никто не стал аплодировать.

Л’Эстисак, который все время стоял, один подошел к Селии, неподвижно сидевшей на своем табурете и не снимавшей рук с умолкнувшей клавиатуры. И, не говоря ни слова, Л’Эстисак наклонился и поблагодарил ее, запечатлев поцелуй на ее задумчивом лбу.

За ширмой опиум снова начал слегка шипеть. Доре кашлянула, Сент-Эльм налил себе чаю.

Но Рабеф, все еще сидевший в самом дальнем кресле, не двинулся с места. И когда через некоторое время Селия стряхнула охватившее ее оцепенение, когда она встала и, снова почувствовав себя хозяйкой дома, предложила одному из гостей чашку чая, которую налил Сент-Эльм, — она заметила, что Рабеф, не отрывая глаз, смотрит на нее. И она поняла, что его глаза давно уже не отрывались от нее — оттого что взгляд их был неподвижен, совсем неподвижен и таинственно мутен… С полуулыбкой Селия отвернулась.

Глава четырнадцатая

РАСПИСКИ БЕЗ ВСЯКОГО ЗНАЧЕНИЯ

Когда маркиза Доре толкнула полуоткрытую калитку, спускавшийся господин почтительно снял шляпу и, согнувшись, посторонился, чтобы пропустить гостью. А гостья, направив на него свой лорнет, подскочила от удивления:

— Что? — пробормотала она сквозь зубы. — Селадон? Ба!..

Селадон — безукоризненный тип парикмахера, жирный, щеголеватый и напомаженный, удалялся бесшумными шагами, с видом грабителя, вдруг узнавшего дом, который он ограбит ближайшей ночью.

— Ба! — повторила маркиза. — Селадон в вилле Шишурль?

Селадон закрыл калитку и скрылся за стеной сада. Но маркиза Доре несколько мгновений стояла как вкопанная на крыльце, подобно межевому столбу на дороге, и пристально смотрела на стену, за которой скрылся Селадон.

— Ну да… — отвечала Селия четверть часа спустя. — Ну да! Он приходил, чтобы одолжить мне денег. Вы знаете, когда Селадон утруждает себя…

Маркиза в отчаянии всплеснула руками.

— Но вы, несчастная малютка, вы не знаете, в какие лапы вы попали! Вы думаете, что Селадон — это такой же человек, как все остальные?

— Это ростовщик, как все ростовщики.

— «Как все ростовщики»! Нет, она поразительна! Что же — вы знали их всех? Скажите только, что вы не заслуживаете розги!

— Ну, Доре!..

— Ничего не «Доре»!.. Вы заслуживаете розги. И она не сказала мне ни одного слова, это чудовище!.. А я-то думала, что она купается в золоте. Так как же? У вас есть долги?

— Черт возьми!.. Конечно…

— «Конечно»!.. Вы меня с ума сведете. «Конечно»!

— Ну да, Доре, конечно. Это очень просто! Вот уже шесть недель, как Пейрас бросил меня.

— О, этот-то! Даже если б вы прицепили его к вашей юбке, и то вы бы не слишком разжились с него.

— Возможно… Но вот уже шесть недель, как у меня нет друга, — чем же мне жить, по-вашему? Не забудьте, что сама Мандаринша советовала мне остаться некоторое время одной. В тот вечер вы были того же мнения. Кроме того, и вы, как и она, советовали мне устроить мой дом для приемов, бросить столовку, вести хозяйство и принимать побольше подруг. Моя бедная Доре, они дорого стоят, эти чайные сервизы, скатерки Ренессанс, стекло из Мурано. У меня было немного денег. Но я уже давно сижу на мели.

— Ну и?..

— Ну и я стараюсь выпутаться!..

— Но вы, чтоб выпутаться, берете взаймы у самого грязного человечишки в Тулоне!

— О, я начала с того, что занимала у других.

— Да ну?

— Да. Сперва у этой славной матушки Агассен.

— Она неплохая женщина.

— Конечно! Она дала мне сейчас же, и без всяких процентов. Только у нее самой не было достаточно денег. Она сделала все, что могла. Она даже заняла у других. Словом, всего я получила сто сорок франков. И так как у меня появился кредитор, мне пришлось дать расписку на шестьдесят франков матушке Агассен. О, она-то мне доверяла, но ее любовник… Потому что у нее есть любовник, вы знали это?

— Нет.

— Я тоже не знала. Словом, у нее есть любовник, и он распоряжается деньгами.

— Бедная женщина! В ее возрасте, возможно ли! Ну, и с распиской на шестьдесят франков?

— С распиской на шестьдесят франков я должна была подписать другую, для кредитора, который дал матушке Агассен еще восемьдесят франков.

— Ай!.. И на какую сумму эта вторая расписка?

— На сто тридцать. О, матушка Агассен не советовала мне подписывать. Она мне сказала: «Он жадюга, этот кредитор…» Некий Галежан, вы знаете?

— Галежан?.. Нет, не знаю.

— Так вот… Что мне было делать? Я все-таки подписала, так как ничего другого не оставалось.

— Разве вы в этом месяце не получили ничего от Ривераля?

— От Ривераля? Как же, — сто франков, но что сделаешь на сто франков? На одни домашние расходы уходит втрое больше. А портниха, а модистка, а белошвейка, а безделушки…

— Почему вы не сказали мне обо всем этом?

— Есть о чем рассказывать… Я собиралась сказать вам все сразу. Ну вот, я кончаю: сто франков Ривераля и сто сорок матушки Агассен, вы можете сосчитать, на сколько мне хватило этого: на неделю. Но право, эта бедняжка матушка Агассен попала в настоящий переплет — она продавала вещи. Она предложила мне муфту из монгольской кошки, совсем мало подержанную, и я никак не могла отказать ей после той услуги, которую она мне оказала. Но все-таки эта муфта высосала из меня шесть луи.