Сочинения
Шрифт:
24. Нет ничего более преходящего, чем память об оказанных благодеяниях; поэтому рассчитывайте на тех, кто поставлен в такие условия, что не может отказать вам в благодарности, а не на тех, кого вы облагодетельствовали; ведь они часто или не помнят об этих благодеяниях, или считают, что благодеяния были не так велики, или думают, что они были оказаны по обязанности.
25. Остерегайтесь делать людям приятное, если для этого нужно в равной мере причинить неприятное другим; ведь обиженный не забывает, – напротив, он преувеличивает обиду; облагодетельствованный не помнит, и ему кажется, что он облагодетельствован меньше, чем на самом деле; поэтому, предполагая другие условия равными, убыток оказывается гораздо больше прибыли.
26. Люди должны были бы считаться гораздо больше с существом и последствиями дела, чем с внешними формами, и тем не менее трудно поверить, до чего связывает каждое благосклонное или любезное слово; поэтому каждый считает себя достойным величайшего уважения и впадает в гнев, если ему кажется, что ты не отдаешь ему должное
27. Обезопасить себя по-настоящему от человека, в котором ты сомневаешься, можно лишь при таком положении вещей, чтобы он не мог тебе вредить, если бы даже и хотел; обманчива безопасность, которая зиждется на воле других, и это свидетельствует о том, как мало доброты и верности в людях.
28. Не знаю, кому больше, чем мне, противны честолюбие, жадность и изнеженная жизнь духовенства, как потому, что пороки эти отвратительны сами по себе, так и потому, что каждый из них в отдельности и все они вместе мало подходят к людям, жизнь которых, по словам их, отдана богу, и, наконец, потому, что все эти пороки до такой степени противоположны, что совмещаться они могут разве лишь в очень странном человеке. Тем не менее, высокое положение, которое я занимал при нескольких папах, заставило меня любить их величие ради моего собственного интереса; не будь этого, я любил бы Мартина Лютера как самого себя, не для того, чтобы избавиться от правил христианской религии, как она обычно толкуется и понимается, а ради того, чтобы видеть, как скрутят эту шайку злодеев, т. е. как им придется или очиститься от пороков, или остаться без власти [85] .
85
Отношение Гвиччардини к духовенству и папскому управлению, особенно интересное для деятеля, сделавшего всю свою карьеру на папской службе, высказано с такой резкостью не только в «Ricordi» (28, 236, 246). Рассказывая в «Истории Италии» о походах Цезаря Борджа в Романье, Гвиччардини предпосылает этому целый очерк постепенного развития светской власти пап, в котором пишет: «Такими путями и средствами, отдавшись целиком мыслям о мирском могуществе, забыв понемногу о спасении души и божественных предписаниях, обратив все свои мысли к светскому величию, пользуясь духовной властью только как орудием власти светской, папы казались теперь скорее свирепыми государями, чем первосвященниками. Они не заботились уже больше о святости жизни, о ревностном распространении веры, о любви к ближнему, а думали только о войсках и о войнах против христиан, копили богатства, издавали новые законы, изобретали всякие способы и ухищрения, чтобы набрать отовсюду денег, ни с чем не считаясь, пользовались для этого духовным оружием и бессовестно торговали духовными и светскими вещами (II, 116 и след.). Однако, излагая начало Реформации и признавая, что Лютер, имел «достаточно честные или по крайней мере извинительные поводы для восстания против курии» (V, 340), Гвиччардини резко критикует его за то, что он открыл борьбу против догматов, а не сосредоточил «всю силу своего бунта на реформе нравов духовенства». Гвиччардини формально оставался, таким образом, в пределах церкви: открыто порывать с ней было еще не время» Otetea, «Fr. Guichardin, sa vie publique et sa pensee publique», 1926, 320).
29. Я много раз говорил, и это несомненнейшая правда, что флорентийцам труднее управляться с своими небольшими владениями, чем венецианцам с обширными; происходит это от того, что флорентийцы живут в стране, где все более проникнуто свободой и очень трудно искоренить этот дух; поэтому победа дается лишь с величайшими усилиями и не менее трудно удержать побежденных в покорности. Кроме того, с флорентийцами соседствует церковь, могучая и никогда не умирающая, и если ей иной раз приходится тяжко, она в конце концов идет к. своей цели тверже, чем раньше. Венецианцам же достались земли, где все привыкли подчиняться, и не знают упорства ни в самозащите, ни в мятеже; к тому же соседями их были светские князья, которые не вечны ни сами по себе, ни в памяти людей.
30. Кто всматривается в вещи как следует, не может отрицать величайшего могущества судьбы в делах человеческих, ибо мы видим, что обстоятельства случайные ежечасно дают им сильнейшие толчки, и не во власти людей предупредить дли избежать их; правда, осторожность и старания людей могут многое смягчить, но одного этого все же мало, необходимо еще и счастье.
31. Даже те, кто приписывает все мудрости и дарованиям человека и, насколько возможно исключает силу судьбы, должны сознаться, что очень важно попасть или родиться в такое время, когда высоко ценятся дарования или качества, которыми ты в себе дорожишь; это видно по примеру Фабия Максима, которому природная медлительность потому и создала такую славу, что качество это проявилось в войне, где горячность была гибельна, а медленность полезна; в другое время могло бы случиться обратное. Значит, счастье его было в том, что в его времена требовались именно те качества, какие в нем были; кто мог бы, однако, менять природу свою по условиям времени, т. е. сделать самое трудное и почти невозможное, тот был бы тем менее подвластен судьбе.
32. Нельзя осуждать честолюбие и порицать честолюбца, который жаждет достичь славы путями честными и
33. Есть пословица, что богатство неправедное идет в прок только до третьего колена. Если это происходит оттого, что нечист источник богатства, казалось бы, еще менее должно бы оно итти впрок тому, кто его неправедно нажил. Еще отец мой говорил мне, что, по словам блаженного Августина, нет такого злодея, который не сделал бы какое-нибудь добро, а потому бог, не оставляющий никакого добра без вознаграждения и никакого зла без наказания, позволяет такому человеку в воздаяние за его добро наслаждаться в этом мире, с тем, чтобы в полной мере наказать его за зло в мире ином. Непонятно все же, почему богатство неправедное должно быть искуплено и не сохраняться дальше третьего колена. Я отвечал отцу, что не знаю, верно ли это, ибо можно привести из опыта не мало случаев обратного; однако, если бы это даже было верно, можно найти здесь другую причину; ведь естественная изменчивость дел мира сего приводит к тому, что где богатство, там и бедность, и чаще бывает это у наследников, чем у хозяина, ибо чем больше проходит времени, тем легче такое превращение. Наконец, хозяин, т. е. тот, кто нажил богатство, больше его любит; раз он сумел его скопить, он знает, как его сохранять и, привыкнув жить на малое, не расточает его; у наследников же нет этой любви к тому, что досталось им дома без труда, они уже воспитаны в богатстве, не учились искусству копить, а потому что удивительного, если от расточительности или неумения вести дело они выпускают его из рук?
34. Все, что должно закончиться не одним ударом, а от истощения сил, длится гораздо дольше, чем человек обычно воображает. Посмотрите, например, на чахоточного, про которого думают, что он уже при последнем издыхании, а он живет еще даже не дни, а недели и месяцы; так же и в городе, доведенном до крайности осадой, каждый всегда обманывается насчет того, сколько осталось продовольствия.
35. Как отлична практика от теории! Как много людей, хорошо все понимающих, которые либо забывают, либо не умеют претворить в действие свое знание! Для таких людей ум их бесполезен; это все равно, что иметь в ларце клад и обязаться никогда его оттуда не вынимать.
36. Кто надеется приобрести расположение людей, пусть знает заранее, что никогда не следует прямо отказывать в просьбе, а надо отвечать общими словами; ведь тому, кто просит часто, уже не нужны твои услуги, а кроме того являются препятствия, которые всегда тебя оправдают. Кроме того, люди так просты и так легко позволяют убаюкивать себя словами, что, даже не делая ничего для себя неудобного или невозможного, ты часто, благодаря одной только ловкости ответа, вполне удовлетворишь того, кто всегда остался бы тобой недоволен, если бы сразу получил отказ.
37. Отрицай всегда то, что по-твоему не должно быть известно, и утверждай то, чему люди по-твоему должны верить; пусть многое тебя изобличает, пусть будет против тебя почти достоверность, но смелое утверждение или отрицание часто привлекает ум слушателя на твою сторону.
38. Могущественнейшему дому Медичи с его двукратным папством много труднее удержать власть над Флоренцией, чем это было простому гражданину Козимо; помимо его необычайного могущества, этому способствовали и условия времени, так как Козимо приходилось бороться за власть с могуществом немногих, не вызывая противодействия народа, не ведавшего свободы [86] ; наоборот, при всех распрях между знатными и при всех переменах выдвигались люди среднего и даже самого низкого состояния. Теперь же, когда люди узнали, что такое Большой совет, речь идет не о том, чтобы взять или удержать власть, захваченную четырьмя, шестью, десятью или двадцатью гражданами, а о правлении всего народа, который так стремится к свободе, что никакая мягкость, никакое угождение, никакое превознесение народа со стороны Медичи или других властителей не позволяет надеяться, что он о ней забудет.
86
Флоренция с конца XIV века управлялась крупной торговой олигархией, опиравшейся на старшие цехи и возглавлявшейся Альбицци. Политическое равновесие, установленное после ликвидации восстания чомпи (1378) между этой буржуазной аристократией и младшими цехами, быстро нарушается. Уже в 1382 году участие младших цехов в высших органах управления, синьория и коллегиях ограничено одной третью, в 1387 году – одной четвертью членов. Однако в пределах победившей олигархии происходит быстрый процесс концентрации власти. Традиционные институты флорентийской конституции (синьория, коллегии, советы) теряют всякую реальность и сохраняются только для механического утверждения решения действительных правителей. Все управления сосредоточены в руках сначала Мазо Альбицци (ум. в 1417 году), а после него Никколо да Удзано и Ринальдо Альбицци. Исконные соперники Альбицци, банкир Джованни Медичи и его сын Козимо (1388–1464) опираются в борьбе с ними на младшие цехи и на часть прежней аристократии, которой возвращается право гражданства, отнятое за полтора столетия до прихода Медичи к власти.