Социологический ежегодник 2010
Шрифт:
8. Яницкий О.Н. Социология и рискология // Россия: Риски и опасности «переходного» общества / Отв. ред. О.Н. Яницкий. – М.: Институт социологии РАН, 1998. – С. 9–35.
9. Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive modernization: Politics, tradition and aesthetics in the modern social order. – Stanford: Stanford univ. press, 1994. – 225 p.
10. Castells M. The information age: Economy, society and culture. – Oxford: Blackwell, 1999. – 1296 p.
11. Castells M. Materials for an exploratory theory of the network society // British j. of sociology. – Oxford; L.: 2000. – Vol. 51, N 1. – P. 5–24.
12. Cities of Europe: The public’s role in shaping the urban environment / Ed. by T. Deelstra, O.Yanitsky. – Moscow: Mezhdunarudnye otnosheniya, 1991. – 391 p.
13. Karjaliainen T. Institutional framing of environmental issues // The struggle for Russian environmental policy / Ed. by I. Massa, V.-P. Tynkynen. – Helsinki: Kikimora, 2001. – P. 123–57.
14. Kriesi H.P. The political opportunity structure of new social movements: Its impact on their mobilization // The politics of social protest: Comparative perspectives on states and social movements / Ed. by J.S. Jenkins, B. Klandermans. – Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 1995. – P. 167–198.
15. Offe C. Varieties of transition. – Cambridge: Polity, 1997. – 249 p.
16. Tilly Ch. Social movements, 1768–2004. – L.: Paradigm, 2004. – 194 p.
Рефераты
Коммунизм: Postmortem? Двадцать лет спустя, другая годовщина
В юбилейном, сотом выпуске австралийского социологического журнала «Thesis Eleven» Зигмунт Бауман обращается к другому юбилею – 20-летию падения коммунизма в странах Центральной и Восточной Европы. Бауман характеризует коммунизм как феномен «твердого» модерна (solid modernity), едва не переживший саму эту эпоху. Впрочем, в условиях «текучего» модерна (liquid modernity) коммунизм в любом случае оставался бы антикварным курьезом, не способным ничего предложить новому поколению.
«Твердый» модерн стал ответом на упадок и бессилие феодального общества (ancien regime). Смертным приговором последнему стали отделение экономической деятельности от домашнего хозяйства и разрыв прежних коммунальных и иных социальных связей, препятствовавших эмансипации новых общественных сил. Модерн появился на свет как намерение решительно порвать с наследием прошлого, высвободив в процессе «креативного разрушения» гигантский человеческий потенциал. Но при этом «проект модерна» являл собой единственную приемлемую альтернативу социальному хаосу, готовому воцариться на руинах некогда твердого «старого порядка». Закладка нового, еще более твердого монолита стала спасением от тотальной утраты всех опор и ориентиров. Поначалу не все получалось, и реализация нового проекта то и дело выходила из-под контроля, ставя под сомнение саму возможность достичь упорядоченного, транспарентного и предсказуемого состояния общества. Однако стремление к «определенности», под знаком которой родился модерн, со временем обеспечило ему наиболее блистательные победы. В своей первоначальной, «твердой» фазе модерн представлял собой не что иное, как долгий марш по направлению к порядку, к царству определенности и контроля (c. 130). Этот марш, важными вехами которого становились научные открытия и технические изобретения, в самом деле, обещал быть долгим, но ни в коем случае не бесконечным.
Скрытой предпосылкой «твердого» модерна была уверенность, что контингентность и непредсказуемость событий и социальных процессов являются аномалией, которая в конечном счете может быть преодолена. Цель изменений состояла в том, чтобы привести мир к состоянию гомеостаза, при котором никакие дальнейшие изменения более не понадобятся. Преобладала вера в то, что число проблем, с которыми сталкивается общество, конечно и что решение даже одной из них ведет к количественному сокращению генеральной совокупности проблем. Но внутри этого общего строя мысли сформировались и вступили друг с другом в решительную борьбу две противоположные концепции достижения идеала социального прогресса – капитализм и социализм. Сторонники обеих концепций взяли на вооружение триединый лозунг модерна «свобода – равенство – братство», но социалисты решительно обвиняли своих оппонентов, в первую очередь убежденных сторонников принципа «laissez-faire», в нежелании что-либо сделать для воплощения декларированного идеала. Регулярные кризисы перепроизводства и социальная несправедливость как результат систематической сверхэксплуатации наемного труда были главными пунктами инвектив социалистов. Альтернатива, предложенная марксистами, состояла в пролетарской революции.
С течением времени, однако, перспектива «пролетарской революции» все более отдалялась. Отчасти это было связано с тем, что государство начало накладывать ограничения на возможности эксплуатации наемного труда со стороны собственников средств производства и вводить регулирование условий труда; немалую роль в этих процессах сыграла и борьба трудящихся в защиту собственных интересов. В результате предсказывавшаяся марксистами «пролетарская пауперизация» так и не материализовалась. Оказалось, что права и интересы трудящихся можно вполне эффективно защищать и в рамках капиталистического общества.
На рубеже XIX–XX вв. социалисты стремились отреагировать на эти изменения различными теоретическими ходами, разрабатывая, в частности, концепты «рабочей аристократии», готовой поступиться интересами своего класса, или общей неспособности рабочих самостоятельно сформулировать последовательную программу классовой борьбы, отметающую все компромиссы в духе «тред-юнионистского сознания» и ориентированную на достижение конечной цели – социальной революции. В этих условиях произошла консолидация радикального крыла социалистического движения, узурпировавшего и монополизировавшего термин «коммунизм». Появление на исторической сцене коммунизма стало своеобразной реакцией на разочарование в «законах истории», и фрустрацию, вызванную отсутствием прогресса в деле превращения пролетариата в революционную силу. Усиливающиеся опасения, что время играет «не на стороне социализма», порождали соблазн «ускорить» ход истории, дать ей мощный толчок в революционном направлении. Но сделать это предстояло уже не аморфным «массам трудящихся», а организации «профессиональных революционеров». После своего прихода к власти «профессиональные революционеры» должны использовать всю мощь государственного механизма для социальных преобразований в направлении искомого идеала общественного устройства. Более того, использование государственного насилия позволит обеспечить «прорыв в будущее» даже странам с преобладанием крестьянского населения, в основном находящимся на стадии предмодерна и, подобно царской России, представляющим собой окраину «развитого мира».
Для Ленина и его соратников не существовало вопроса о социальной цене «прорыва в будущее». Однако практика коммунистической власти, обещающей привести общество к состоянию упорядоченной гармонии и процветания, свободного от конфликтов, на деле означала непрерывную, не дающую никаких надежд на скорое окончание борьбу с внутренними и внешними врагами. Коммунистический эксперимент стал экстремальным, но, вероятно, решающим и окончательным испытанием амбиций модерна достичь полного контроля над человеческой судьбой и условиями жизни. И если рождение коммунистической версии модерна было неотъемлемой частью восхождения «твердого» модерна, то падение коммунизма неизбежно отразило его закат. Последний вздох коммунистического эксперимента означал вступление модерна в его «текучую» стадию.
Прямая конфронтация и соревнование с капиталистической альтернативой модерна имели смысл лишь до тех пор, пока ставилась задача удовлетворения конечной совокупности человеческих потребностей. Но в «текучей» фазе модерна капитализм выбывает из соревнования: отныне речь идет о потенциальной бесконечности человеческих потребностей и все усилия фокусируются на обслуживании их бесконечного роста. Ради этого необходима мультипликация возможностей и вариантов выбора вместо безнадежных усилий направить их в единое русло.