Социологический ежегодник 2010
Шрифт:
Посмотрим на возможные последствия такой модернизации. Следование ей означает все больший разрыв с западной моделью, которая, по Н.Д. Кондратьеву, уже приближается к переходу от четвертой к пятой технологической революции, тогда как мы все еще остаемся на рубеже завершения третьей, т.е. индустриальной, революции, и перехода к четвертой, информационной. Этот разрыв означает, что диалог и взаимопонимание между нами и Западом будут еще более затруднены. Мы просто будем пребывать в разных мирах, и поклоны в сторону столпов русской культуры тут не помогут.
Ресурсная модель модернизации и основанная на ней модель потребительского общества не предполагают серьезных изменений в ценностных ориентирах общества. То, что является
Следующий вопрос: является ли повсеместная информатизация только инструментом, облегчающим доступ потребителя к культурному продукту, или же это новый культурный феномен, «культурная революция»?
Здесь ключевое значение имеет историко-культурный контекст и соответствующий ему менталитет русского народа. Как пишет М. Шугуров, «глубинно-метафизическая идентичность российского человека, ассоциирующего себя с идеями истории, государством и другими надличными образованиями идейного и институционального характера, от которых долгое время исходили мощные закабаляющие импульсы, оказалась надломленной» (6, с. 106). Пространство культуры оказалось свободным от канонизированных – идеологических и иных – текстов, а сам человек поверил в превосходство реальной жизни над подобными текстами. Хотя кодификация повседневности идет быстрыми темпами, обыватель убежден в их относительности, поскольку знает, что их можно обойти или откупиться от следования им.
В результате огромного и постоянно меняющегося объема информации, давящей на индивида, возникает новая композиция (структура) «социокультурной памяти… как системы фильтрации того, что в первую очередь необходимо для поддержания воспроизводства жизнедеятельности на усредненно-функциональном уровне – уровне индивида, но не личности… Ценности утрачивают конкретное оформление, свою локализацию, сосредоточение, внятное текстовое закрепление в виде прообраза, взыскующего не просто к повтору, а к уподоблению и сопричастности… плюрализм открывает пространство более свободного бытия… Десакрализация фигуры автора в массовой культуре и сети Интернет снижает общую планку взаимной требовательности…» (6, с. 107).
Книжные мегасмыслы вносили в духовную жизнь человека моменты целостности. СМИ порождают условно-игровую мегасреду, в которой множество поступков, артефактов, мыслей избыточно и образует рыхлое, калейдоскопическое, неустойчивое единство. В информационной среде знак, символ преобладают над реальностью. В такой среде человек не может устойчиво самоопределиться (4). То, что мы часто видим в общественном транспорте людей, уткнувшихся в книгу, газету, кроссворд, не указывает на «овладевающего знаниями человека». Скорее это способ защиты от распада личности под воздействием новой знаковой среды.
«Основная “призывная” лексема посткнижной культуры - “оторваться”, - фактически означает формулировку “прикольно-шутовского” архетипа, являющегося вариацией национального архетипа “ухода” и раскола», - утверждает Шугуров. Современная гиперинформационная реальность не сближает, а разводит жизнь и культуру, человека и реальность. «Совмещение массового недоверия и очарованности, сакрального отношения к массиву власти – то новое, что привнесла современная политическая и социокультурная ситуация» (6, с. 108).
Произошло «переструктурирование как бытия в России, так и отношений между человеком и властью, на основе некоего нового парадоксального социокода» (6, с. 108). Очевидно, что виртуальная культура не может служить мобилизующим фактором в деле модернизации российского общества, его поворота к парадигме «общества знания», иначе это означало бы возвращение к канонам книжной культуры.
Виртуальная массовая культура, продуцируемая СМИ, создает «картину мира», нацеленную не на мобилизацию и критическое освоение идущих с Запада «сообщений» (messages), упакованных в новейшие технологии, а на их нерефлексивное потребление. Переход от императива «долженствования» сложившейся культуры к функционированию «смотря по обстоятельствам» ведет к тому, что личность превращается в функцию сложившейся ситуации. Ощущение же внутренней неустойчивости создает импульс кумиротворения, т.е. соотнесения себя с наиболее «выпуклыми» виртуальными образами.
Шугуров различает личность и эмпирического индивида, первая осуществляет «прямую идентичность», второй – «косвенно-бриколажную». Тем самым формируется двойное сознание российского человека. Суть происходящих изменений – в «самой невозможности устойчивого, ответственного, самотождественного субъекта в пространстве культуры, “расхолаживание” преобладает над мобилизацией. В ходе социализации под влиянием СМИ субъект становится не “кем-то”, а занимается прямым репродуцированием “себя такового”, присутствующего в складках виртуализированной среды масскульта, а оттого политически не определившегося, социально детерриторизованного и маргинализированного, “желающего” свои желания» (6, с. 110). Иначе говоря, новая экология культурного бытия (т.е. новый проект культуры, создаваемый СМИ) – это культура не как «матрица», т.е. закрепленная в пространстве-времени структура норм-ценностей и когнитивных установок, а как текучее, всем доступное пространство, где господствуют игра, наслаждение и удача. Частая смена постулатов, «маркеров», правил игры становится правилом. Очень быстро российский человек перенимает проект культурного бытия, бросающий вызов традиционной культурной онтологии и присущей ей «инертной» самоидентичности человека. «Исчезновение “частного Я” кореллирует с тотальностью безличной, рассредоточенной, невидимой и все проникающей власти массмедиа… мощь среды массовой коммуникации становится конструктором социальной реальности, задавая ее когнитивные и нормативные определения» (6, с. 110).
Итак, под натиском производства масскульта «книжная культура» теряет свое фундаментальное качество устойчивости, постепенного накопления, тщательного отбора. Если раньше культура шла за мифом, затем – за повседневной практикой, потом – за знанием, результаты которых отбраковывались опять же повседневной рациональной практикой, построенной по критерию общественной пользы, то теперь производство культуры (символов) стало самостоятельным и все убыстряющимся видом производства, который порождает множество индивидуализированных и конкурирующих между собой практик. Эти практики не служат общественной пользе, а удовлетворяют гедонистические потребности.
То есть если раньше культура структурировала, мобилизовывала и направляла индивидуальное поведение, то теперь массовая культура, пренебрегая критерием реальности и пользы, иррационализирует и демобилизует его. Вместо духовной концентрации, трудной внутренней работы (вникания, осмысления, осознания), устремленности вперед, к идеалам, господствует желание получить удовольствие «здесь и сейчас». Труднодоступное будущее превратилось в легкодоступное настоящее. Не надо идти, преодолевать, концентрироваться (над текстом, декодировать его), надо просто сидеть, смотреть и наслаждаться (забываться, отвлекаться). Суровая действительность никуда не ушла, но от нее можно (временно) отгородиться, отстраниться, уйти в иллюзорный мир. Наступили времена всеобщего добровольного искейпа.