Социологический ежегодник 2013-2014
Шрифт:
Что же происходит в России в XXI в.? В течение первых двух десятилетий внешне казалось, что новое состояние российского общества более или менее сбалансировано и по существу поддерживается структурами мировой глобализации. По умолчанию предполагалось, что Россия включилась в систему догоняющего развития, или модернизации, и будет наращивать свое движение по этому маршруту 19 . Казалось, весь мир развивается по схожим схемам, но со своими вариациями. Большинству исследователей представлялось, что Россия в этом смысле не исключение, а лишь инвариант общего состояния мирового сообщества.
19
См. ранний анализ pro et contra теории модернизации постсоветской России: [Федотова, 1997; Федотова, Колпаков, Федотова, 2008].
Социальная реальность продемонстрировала большую сложность, нежели представлялось экономистам и социологам в 1990-е и начале 2000-х годов. С одной стороны,
Весьма примечательно, что культурные глобализационные гибриды, описанные выше, получили в России конца 1990-х годов немалое распространение. Культурные гибриды реализуют себя и в социально-экономической жизни, соединяясь в симбиотические образования с архаическими моделями социального экономического взаимодействия.
В современной российской экономике – насыщенной новейшей техникой и инфокоммуникациями – параллельно присутствуют многочисленные некапиталистические элементы, различные формы архаических экономических отношений, ведущих свое происхождение из первобытных и предклассовых стадий, что ставит под сомнение капиталистический характер российского общества и экономики 20 . Среди возрождающихся архаических форм экономического взаимодействия – дарообмен, блат и услугообмен, милитарное (силовое) присвоение, кабальничество и рабство, престижная экономика и многие другие, не просто присутствующие в современной России, но и образующие своеобразный общественный уклад. Некоторые из этих архаических структур присутствуют в экономике в качестве маргинальных, «пережиточных» явлений, но многие подобные модели стали активно влиять на экономическую жизнь не только России, но и самых, казалось бы, «прогрессивных» обществ. Глобализация словно высвечивается изнутри парадоксами архаики. Именно на принципах архаической экономики, как выясняется, строятся модели теневой, коррупционной, нелегальной и неформальной экономической деятельности, о всплеске которой в последние десятилетия так активно говорят исследователи 21 .
20
См. работы: [Косалс, 2006; Тимофеев, 2000; Радыгин, 2004; Шляпентох, 2008].
21
Следует отметить: [Волков, 2002; Организованная преступность… 1996; Гуров, 1995; Клямкин, Тимофеев, 2000 a, 2000 b; Кошелев, 1999; Потемкин, 2000; Тимофеев, 1998, 2000; Galeotti, 1996; Frisby, 1998].
Исследованиям архаических форм экономики «не повезло» в том смысле, что их не рассматривали в качестве «своих» ни экономисты, ни историки, ни культурные антропологи. Растворенность собственно экономических действий в море иной – культурной, ритуальной, религиозной, церемониальной, повседневной и бытовой – практики долгое время не позволяла этнологам вычленить экономическую этнологию в качестве особой субдисциплины. Лишь в начале и середине ХХ в. начались систематические и целенаправленные полевые исследования социально-экономических отношений у народов, которые все еще продолжали оставаться на стадии доклассового общества (Д. Гудфеллоу, Р. Ферс, М. Херцковиц, Б. Малиновский, М. Мосс, К. Поланьи 22 , Дж. Дальтон и М. Салинз, М. Годелье и др.) В отечественной экономико-этнологической мысли наибольший вклад в исследование докапиталистических форм экономики предпринято Ю.И. Семеновым, чье теоретическое исследование экономической основы первобытного общества, а также азиатского способа производства (политаризма, в терминах ученого) открыло новую страницу в экономико-исторических исследованиях внеэкономического принуждения 23 .
22
Все большую известность труды и деятельность К. Поланьи (1886–1964) получают в России, хотя и гораздо медленнее, чем это предполагает значение фигуры исследователя. В 2004 г. общественность отмечала 40 лет со дня смерти этого выдающегося антрополога и историка экономики, а также 60 лет с момента выхода в свет его самой известной книги «Великая трансформация» (пер. на рус. яз.: [Поланьи, 2002]).
23
Подробнее о многообразии этих ранних экономических отношений см. в работах Ю.И. Семенова: [Семенов, 1993, 2011, 2014].
Таким образом, лишь во второй половине ХХ в. в результате большой работы, проделанной в области экономической этнологии и экономической истории, стало очевидным и доказанным наличие особого рода экономических систем, которые, оставаясь экономическими, не выглядят и не являются системами рыночной экономики. Открытие же в науке универсального распространения в истории такой разновидности раннеклассовых систем, как политарная 24 , привело к существенному изменению представлений и о советском обществе как об обществе социалистическом, а о постсоветском обществе – как об обществе, осуществляющем переход от социализма к капитализму.
24
Политаризм, политарное общество – термин, введенный Ю.И. Семеновым для обозначения так называемого азиатского способа производства и азиатского типа общества, базирующегося на общеклассовой частной собственности государственного аппарата на средства производства (землю в архаических обществах) и личности непосредственных производителей («государственное рабство»).
Неклассические, некапиталистические формы экономики, проявляющие себя в современных социальных и экономических практиках, стали начиная с 1950–1960-х годов предметом заинтересованного внимания зарубежных экономистов и социологов в силу широкого распространения в экономиках молодых развивающихся стран, а также в странах постсоветских, «транзитивных». При этом выяснилось, что корни и природа неформальной экономики вырастают из архаических производственно-экономических отношений и чаще всего реализуются также в системе этих отношений [Николаева, 2005 a, 2005 b, 2005 d].
Не случайно таким популярным направлением в последние годы стала область изучения «экономики блата». «Блатообмен», как показали в свое время ряд исследователей 25 , строится особым образом: по каналам неформальных (персонально-ориентированных) услугообменных связей движется поток ценностей, товаров, услуг, денег. Неформальная теневая «экономика блата» составила основу теневой экономики постсоветского времени: старые и новые услугообменные связи стали каналами приватизации, персонализации корпоративной государственной собственности. Специфической особенностью поздней советской, перестроечной и постперестроечной экономики стало резкое возрастание экономической роли родственно-семейных и дружественных связей, активное использование этих связей для решения частных экономических задач. При этом удивительным образом обнаружилось сходство социально-экономических процессов, протекавших в постсоветских государствах и в странах, давно «строящих» развитой капитализм (странах Латинской Америки и др.). «Десять лет назад, – констатирует экономист Эрнандо де Сото, – мало кто рискнул бы даже намекнуть на сходство между странами Варшавского блока и Латинской Америкой. Но сегодня они кажутся почти близнецами: мощная теневая экономика, вопиющее неравенство, вездесущие мафии, политическая нестабильность, бегство капитала и пренебрежение законом» [Сото, 2001, с. 211].
25
См. подробнее: [Клямкин, Тимофеев, 2000 a; Саттер, 2004; Леденева, 1997, 1999; Ledeneva, 1998, 2001, 2006].
Многогранную картину социальных процессов в странах, которые вошли в этап глобализации, рисует М.Г. Делягин в книге «Мировой кризис: Общая теория глобализации» [Делягин, 2003]. По мнению М.Г. Делягина, в России проявилась «атомизация общества, брошенного государством, до уровня отдельной семьи, а то и отдельной личности». В таком обществе, в котором расширяется социальный и нравственный вакуум, «распадаются межчеловеческие связи, которые, собственно, и образовывали это общество», «человек начинает жить в одиночку, в социальной системе, где, кроме него, устойчивы только властные структуры» [там же, гл. 15.1]. В результате этих процессов, пишет М.Г. Делягин, возникает эффект потери социальной и культурной идентичности, эффект кризиса самоидентификации, при которой человек перестает ощущать свою идентичность с обществом [там же]. Общество в таких условиях скатывается к архаике, локализации, фрагментации, «феодализации» [Шляпентох, 2008].
Ко второму десятилетию XXI в. глобализация вышла на новый уровень. Линейные схемы поступательного развития, «смерти истории», прежде доминировавшие в социальной теории, высветились внутренней парадоксальностью, сочетанием, казалось бы, несочетаемого, реанимацией феноменов давно ушедшего прошлого. Во весь голос заявила о себе девиантная гибридизированная культура, претендующая на роль базовой.
В этих условиях прежние ценности культуры российского общества (в мегаполисах и больших городах это особо заметно) явно оттесняются на обочину и превращаются в субкультурные анклавы, не связанные друг с другом. Там они, возможно, не исчезнут окончательно, а станут основой различных субкультур, своего рода постмодернистской экзотикой, зоопарком доглобализационного периода. Соответственно, будут существовать и замкнутые сообщества (группы), их поддерживающие (по аналогии с «монастырской парадигмой» Т. Роззака). Экономические процессы глобализации будут своеобразно преломляться в культурных и повседневных практиках.
Теснейшая взаимосвязь и даже взаимопроникновение новейших капиталистических и докапиталистических экономических отношений в развивающихся и трансформирующихся обществах – важнейший признак периферийного капитализма, проявляющего свои черты в эпоху глобализации по-новому. Распространенный в свое время в экономической и социологической науке тезис, согласно которому глобализация, распространяясь вширь, «расчищает» от прежних напластований экономическое и социальное пространство, на котором автоматически бурно будут произрастать современные капиталистические отношения, не подтвердился. Как показывают исследования, в периферийных странах капиталистический способ производства и докапиталистические способы производства оказываются не в антагонистических, а в симбиотических отношениях: капиталистические отношения, проникая в эти страны, не вытесняют, а втягивают, вбирают в себя докапиталистические отношения, а докапиталистические отношения в этих странах трансформируются и интегрируются в капитализм. Поэтому совмещение, сочленение (articulation) капиталистических и докапиталистических отношений принадлежит к числу тех особенностей периферийного капитализма, которые отличают его от капитализма метрополии, от капитализма Центра (от ортокапитализма, в терминах Ю.И. Семенова). Все это делает особенно ценным знание о механизмах и закономерностях функционирования докапиталистических экономических систем, элементы которых продолжают воспроизводиться в современных экономических системах, существующих уже в условиях единого мирового экономического пространства, в условиях глобализации. Таким образом, выясняется, что современная экономика включает в качестве своих составных частей чуть ли не все исторически существовавшие экономические структуры прошлого, которые современные теоретики чаще всего не воспринимают как экономические.