Содержательное единство 1994-2000
Шрифт:
Разговор по существу дела нужен, чтобы "Зазеркалье" не переросло стремительно в "Бобок", в посмертный разговор хихикающих трупных монстров. Или в последнюю самоубийственную конвульсию. Обвинять кого-то? Переводить стрелки? Исследовать какие-то списки тех или иных агентур? Полно! За кого вы нас принимаете? Единственное, к чему мы призываем: бросьте ваш тон будоражения специфических персонажей, связанных с тем или иным авторством, подвигания этих персонажей на позорно-истерический вой. Бросьте этот тон и возьмите человеческий! Отнеситесь серьезно к данному разговору по существу. Поймите, что никто не тяготеет ни к каким разборкам и мщениям! Что в такой скверной ситуации, в которую мы попали, только полная и окончательная искренность, полный отказ от игры втемную со своим обществом, которое вовсе не так "обыдлено", как вам кажется, может предотвратить совсем плохие исходы. Вы уже проиграли свои проекты! Так не мешайте народу и стране отстаивать свое существование.
Еще раз о конспирологии и конкретике фактов
Занимаясь элитой, субъектами политического, экономического, специального, информационно-идеологического и иного характера, мы, конечно же, опираемся на определенные знания неафишируемого свойства. Наше отношение к этим знаниям эволюционировало на протяжении последнего десятилетия. Не описав эту эволюцию, качество нашего интереса к проблематике подобного рода, не обозначив природу нашей информированности, мы рискуем оказаться в двусмысленном положении при обсуждении столь рискованной тематики, каковой является все, связанное с кругом вопросов, очерченном уже в самом названии данного аналитического очерка.
В том-то и рискованность темы, что соприкасающийся с ней нормальный гражданин страны вначале обычно внутренне отрицает само наличие процессов, задаваемых данной тематикой. Отрицает просто в силу того, что их признание означает для него как гражданина необходимость глубоко пересмотреть весь подход к историческому процессу, к истории как таковой. Если в дальнейшем данный гражданин (допустим, читающий данный очерк) все же соглашается на такую небезболезненную для него ревизию самой исторической парадигмы, то он требует конкретизации, верификаций, как это называют в естественных науках. Проще – фактических подтверждений, апеллирующих к сюжетам из реального опыта. Причем к таким сюжетам, которые могут быть доказательны по части невыдуманности. Если же, наконец, эти сюжеты доказаны, каким-то образом подтверждена их несомненная невыдуманность, то входящий в сферу этих рефлексий Посторонний (а именно ему подобные рефлексии адресованы) задаст "последний и убийственный" вопрос: "А кто вы такие, если вы все это знаете? И как мне к вам относиться?"
Так зачем дожидаться этого вопроса, продираясь сквозь несколько уровней непонимания? Придется затратить несколько страниц на объяснения, перед этим заранее принеся извинения за их чрезмерную, но вынужденную спецификой темы автобиографичность. Тем более, что эти объяснения – в заданном нами формате диалога – тоже относятся к существу дела.
Необходимое лирическое отступление
Я вырос в московской гуманитарной семье. Мой отец – историк, специалист по новой и новейшей истории. Долгое время заведовал кафедрой новой и новейшей истории Московского областного педагогического института. На этой кафедре учились или защищались многие ответственные работники 60-70-80-х годов. В том числе и ответработники КГБ СССР (включая совсем высоких чинов типа С.Цвигуна). Но не могу сказать, что это наложило хоть какой-то отпечаток на сферу моих интересов или жизненных представлений. Если что и оставило глубокий след, то это та граничащая с жесткостью настойчивость, с которой моя мать отфутболивала подарки высокопоставленных заочников своему (чаще всего искренне любимому в силу своей глубокой заинтересованности в студентах и аспирантах) руководителю дипломов и диссертаций.
Особенно запомнился один тяжелый и, видимо, особо ценный ковер (кажется, турецкий), который мать не только вынесла из нашей квартиры, но и порывалась радикальным способом транспортировать вниз с пятого этажа. В целом же к дипломникам и аспирантам (разумеется, заочным), работавшим в спецведомствах СССР, в моей семье не было никакого особого отношения – ни со знаком минус, ни со знаком плюс. Оценивали по человеческим качествам. Этот умный и симпатичный, этот симпатичный, но не ахти, и так далее.
Этот принцип именно нейтрального отношения к спецведомственной принадлежности той или иной личности я воспринял с раннего детства. Никогда не впадал в позитивный экстаз: "Чекисты! Разведчики!" Но никогда не кидался и в другую крайность: "Опричники! Стукачи! Палачи!"
В моей семье отношение к советской власти было тоже весьма и весьма сдержанным. Но именно сдержанным, без малейшего впадания в упоение или негативизм. "Мама, почему ты не вступаешь в партию?" Ответ: "А почему верблюд не ест селедку? Не хочет и не ест". "А как же отец? Он же партийный?" Ответ: "Так он когда вступал? В 1941! Тогда каждый, кто не вступал, – это трус". Вопрос: "А ты в 1941-м?" Ответ: "Да, был момент… Сентябрь 1941-го. Дура парторгша выступает и говорит, чтобы никто не выходил из аудитории, потому после завершения студенческого собрания всех без ограничений будут принимать в партию. Помню, слишком многие валом повалили до конца собрания через дверь в верхней части амфитеатром выстроенной аудитории. Было очень противно. Настолько, что я пошла записываться в партию. Думаю – вступлю назло этим трусам. Иду вниз, и вдруг передо мной, как в галлюцинации, крупным планом все омерзительные выступления Вышинского. И я прошла мимо… через нижний центральный вход".
Мой дед по матери был уничтожен в 1937 году – и как командир Красной армии, и как белый офицер, и как сын предводителя дворянства Смоленской губернии, и как муж представительницы совсем маститых семей империи. Кто знает, за что тогда уничтожали данного конкретного без всяких политических амбиций представителя бывших? Мать этого Сталину не простила. На похороны Сталина пошла, чтобы увидеть, как умер враг. И чуть не погибла в давке. Похороны Сталина помню по принесенным в дом особо вкусным конфетам и праздничной обстановке. Правда, бабушка плакала. "Мама, почему бабушка плачет?" Жесткий ответ: "Она всегда плачет, когда слышит похоронную музыку".
Появлявшиеся время от времени родственники бабушки из совсем маститых семей несли с собой все элитные сплетни империи. Прежде всего по части ненависти к Романовым, которые дрянь, выскочки. Но и не только. Скудный мой семейный архив, состоящий из этих ранних сплетен, суждений, рассказов, воспоминаний и переписок, запечатлелся в моей памяти и, возможно, стал первым элементом в моем интересе к теории элит и моем понимании того, что мир элит выстроен специфическим образом и иначе соотносится с понятием истории.
Следующим элементом стала просто тяга к гуманитарным (и прежде всего историческим) знаниям. Рукописи и солидные исторические сочинения (иностранные и отечественные, до- и послереволюционные) заменили мне детские игрушки. А первые (и, как сейчас понимаю, не столь уж и беспомощные) статьи по истории Великой французской революции я попробовал написать в шестом классе. И вновь – история элиты, теория элитогенеза…
Не могу сказать, что меня влекла элитарность. Скорее, наоборот. Проявленные мною в том же возрасте, когда были написаны первые статьи по истории, математические способности привели меня в весьма элитарную математическую школу. Недолгий период обучения в ней (начальное обучение было заочным, а потом надо было переходить туда на дневное) отбил у меня охоту вообще к обучению в МГУ (и особенно на том мехмате, который должен был быть наполнен окончившими спецшколы элитариями).
В моей аллергии на элитарность меня очень поддерживала мать. Но интерес к элитному процессу, понимание того, что отсутствие качественной элиты в стране означает гибель страны, заполнение элитных каверн чужим и чуждым материалом – все это было важным компонентом моего личностного роста еще до поступления в институт. Отсюда – и интерес к тем эпизодам, который отец внимательно (и часто в моем присутствии), спокойно и с большой откровенностью обсуждал вместе с проникшимися к нему доверием спецработниками.