Содержательное единство 1994-2000
Шрифт:
Наши попытки воздействия не имели результата. Более того, я с изумлением убедился в том, что проблема "синего пламени" многим из тех, с кем я беседовал, понятна. Но почему-то считалось, что в этом синем пламени будет гореть совсем не страшно, а возможно, даже надежно, выгодно и удобно. Здесь я выразил свое резкое несогласие. Более того, я сформулировал это несогласие публично. И не где-нибудь, а (после рассыпания версток в ряде престижных газет, включая "Правду") – о ужас! – в "Литературной России".
Затем последовала книга "Постперестройка" и ряд статей. Опять – о ужас! – то в "ЛитРоссии", то в "Московской правде". Книга "Постперестройка" оказала решающее влияние
Как бы там ни было, ко мне косяком пошли высокие визитеры в генеральских чинах. Представители тех самых спецведомств. Вели они себя специфически. Они входили ко мне в кабинет, быстро профессиональным взглядом окидывали комнату, уныло вздыхали, убеждаясь, что никакой защиты нет, а значит каждый со стороны (кто хочет и может) пишет то, что хочет и может, на соответствующую аппаратуру. Затем собирались с духом, садились за стол и ровным спокойным голосом по два_-три часа, а иногда и более, рассказывали спецсюжеты, касающиеся существа элитных конфликтов, приводящих к распаду СССР. Потом вставали и уходили.
Вопросов мне не задавали. Контакты не возобновляли. С их разрешения я подробно записывал сюжеты в блокноты. Почти сто процентов того, что они говорили, позже так или иначе подтвердилось. Подтверждением было само развитие событий. Но визитеры говорили не только о развитии событий! Они говорили о механизмах и интересах. О фигурах, структурах, интенциях "внутренних центров сил", логике корпоративного и иного, более сложного и глубинного, социального поведения.
Мистифицировать меня было незачем, и "себе дороже". Просто порядочные люди уже почти в символической форме отдавали долг правящей партии, которая, видимо, решилась на самоубийство, но в которой, может быть, кто-то хочет чего-то другого и, глядишь, что-то может.
В конце каждого такого разговора я задавал сакраментальный вопрос: "Кто такие демократы?" И каждый раз в ответ раздавалось одно и то же. Сначала невнятное "брр-а", а потом, когда я просил сказать с другой дикцией, тоскливый взгляд на мои стены и окна и раздраженным железным голосом тщательно выговариваемое: "Бросовая агентура".
На третий или четвертый раз мне стало смешно от того, с какой точностью повторялось одно и то же. А потом мне стало не смешно, ибо я начал читать доносы на себя своих "либерально ориентированных" сотрудников. Это было очень забавно – читать бумаги со штампиками. В расширенном и модифицированном виде это возвращало на массовом и несравненно более опасном витке к той парторговой ситуации: "Читай, что эта сука пишет". Но шел не 1983 год! И "суки" писали одна за другой, весьма и весьма целево и адресно с явным желанием перевести дискуссию о "синем пламени" в "посадку" одного из дискутирующих, то есть меня. Писалась любая и крайняя ахинея, но с одной целью. В тех условиях уже недостижимой, но очень желанной. Желанной кому?
"Разбор полетов" подтвердил то, что мы и без того предполагали. Но подтвердил на уровне железной фактологии. Мы мешали тем, кто хотел побыстрее развернуть КПВ-4 (национально-модерни-зационный проект в распавшемся СССР). Представьте себе, это не приснилось нам в аналитическом чаду. Это так достоверно, что дальше некуда. Некие специализированные элитные конгломераты, рвавшиеся к воплощению КПВ-4, считали либералов неопасными, а демократов управляемыми. Их волновало лишь одно – чтобы не проснулась Имперская канцелярия и не заработала БОЛЬШАЯ ВЕРТИКАЛЬ, СПОСОБНАЯ УДЕРЖАТЬ ИМПЕРИЮ И ПОТОПИТЬ МОДЕРНИЗАЦИОННЫЙ ПРОЕКТ.
Сколь мало шансов мы на это имели, сколь слабы и недостаточны тогда были – известно было и нам, и тем, кто играл против нас. Но беспокоил любой минимальный шанс! И по нему били из всех пушек, любыми калибрами. Так появился "центр Кургиняна как штаб ГКЧП" (того ГКЧП, к которому мы не имели никакого отношения и о котором я узнал, когда он уже состоялся). Так появился "таинственный советник кремлевских вождей" – несколько полос в суперпрестижной газете, где мой бывший сотрудник (о котором я узнал слишком много) после увольнения выдавал свои материалы за мои.
Все это не помешало нам выстоять и продолжать реализовывать свои цели – цели сохранения возможно большей субстанции государственности в рамках уже случившейся катастрофы. К событиям 1993 года мы были подготовлены уже гораздо лучше. Шельмовать нас в этой ситуации уже было бессмысленно. Надо было физически (то есть с автоматами) через спецагентуру внутри Белого Дома (конечно же, фашистскую и сугубо патриотическую!) выводить из того пространства, где мы реально могли не допустить желанного кому-то кровавого разворота событий.
Пребывание в Белом Доме раскрыло для меня спецаспект нашей политики с ужасающей и последней наглядностью и поставило передо мной ряд проблем интеллектуального и нравственного характера. К которым и перехожу.
Профессионалы и дилетанты
Перефразируя Маяковского, могу сказать: "Ненавижу всяческий дилетантизм, обожаю профессионализм в любом вопросе". В этом смысле мне бы очень хотелось, чтобы рефлексии, наподобие той, которую я здесь произвожу, осуществляли профессионалы. Но они то ли не хотят, то ли не могут. Между тем ситуация ухудшается. И "рефлексивная революция" становится единственным способом ответить на вызов времени. Вышеописанные изгибы и извивы судьбы сделали меня и моих коллег минимально способными к тому, чтобы хоть как-то инициировать хоть какие-то импульсы подобной крайне необходимой революционной рефлексивности (или рефлексивной революционности). Возникает естественный вопрос о том, как это соотносится со статусом ученого – человека, занятого объективностью, человека, сопровождающего политику на уровне этой объективности.
Не низводит ли любая такая рефлексия научную деятельность, респектабельную политологию на уровень неких теорий заговора, конспирологий и метафизик? Что ответить?
Во-первых, я давно наелся науки по горло, мог заниматься ею иначе. И это была бы тогда наука с иным подходом к строгости и доказательности, нежели вся, согласитесь, весьма проблематичная сфера гуманитарной респектабельности, цену которой я знаю с детства.
Во-вторых, я много раз наблюдал, как любая постановка действительно острого вопроса в научном сообществе мягко парируется, спокойно уводится в сферу респектабельной болтовни. Если подобный трусливый подход есть свидетельство научного соответствия, то вешайте на здоровье себе на шею эти свидетельства одно за другим. Тут уже вопрос морали, целеполагания. Желательно хотя бы при этом отдавать себе отчет, почему "не хочешь лезть" в единственно значимое, и не камуфлировать это свое нежелание некими весьма сомнительными научными "марафетами".