Согнутая петля
Шрифт:
Глава 14
Дознание по делу сэра Джона Фарнли, состоявшееся на следующий день, произвело сенсацию, взбудоражившую весь журналистский мир Великобритании.
Инспектор Эллиот, как и большинство полицейских, не любил дознания. Из практических соображений. Брайан Пейдж не любил их по другой причине: там никогда нельзя было узнать того, чего не знал раньше, потому что сенсации встречаются редко и потому что вердикт, каким бы он ни был, никогда не означает правильного решения.
Но он признавал, что дознание, проводимое утром в пятницу, 31 июля, не было похоже на другие. Разумеется, вердикт «самоубийство» был предрешен. И все же заседание получилось достаточно зрелищным. Первый свидетель не сказал еще и десяти слов, а в зале поднялся невероятный шум; и закончилось все так неожиданно, что инспектор Эллиот не мог поверить глазам.
Пейдж, попивая за завтраком крепкий черный кофе, благодарил судьбу за то, что не было дознания по фактам, случившимся вчера днем. Бетти Харботтл не умерла. Но она почувствовала дыхание смерти, когда во второй раз увидела ведьму, и, разумеется, была не в состоянии говорить. Впоследствии бесконечные допросы, учиняемые Эллиотом, уныло двигались по замкнутому кругу. «Вы толкали ее?» — «Нет, клянусь; я не знаю, кто ее толкнул; ведь пол был очень неровный, может быть, никто и не толкал».
Эллиот подводил итоги за трубкой и пивом с доктором Феллом. Пейдж, провожая Маделин домой, заставил ее хоть немного поесть, успокоил ее истерику и пытался думать о множестве вещей сразу. Вернувшись, он услышал только заключительную часть соображений инспектора.
— Мы повержены, — коротко произнес Эллиот. — Мы ни черта не можем доказать, несмотря на цепь фактов, которую имеем! Виктория Дейли убита — может быть, бродягой, а может быть, нет, — но есть странные признаки грязного вмешательства иной силы, которую нам сейчас нет необходимости обсуждать. Это было год назад. Сэру Джону перерезали горло. На Бетти Харботтл кто-то напал, потом вынес с чердака; а ее порванный фартук найден наверху, в чулане. «Дактилограф» исчезает и возвращается. И, наконец, кто-то умышленно пытается убить вас, сбросив вниз эту куклу. Вы спаслись только чудом и милостью Божьей!
— Поверьте мне, я это ценю, — с неловкостью в голосе пробормотал доктор Фелл. — Это был один из худших моментов моей жизни, когда я оглянулся и увидел, как эта махина летит вниз. Я сам виноват. Я слишком много говорил. И все же…
Эллиот вопросительно посмотрел на него:
— Все равно, сэр, это говорит о том, что вы на правильном пути. Убийца понял, что вы слишком много знаете. Что же касается того, что это за след, то, если у вас есть какие-нибудь идеи, сейчас самое время поделиться ими со мной. Ведь если ничего не будет сделано, меня отзовут в город.
— Ах, конечно, я вам расскажу, — — проворчал доктор Фелл. — У меня нет никаких тайн. Но даже если я вам все изложу, даже если, в конечном счете, окажется, что я прав, это все равно ничего не доказывает. Кроме того, я не уверен, что куклу столкнули вниз с целью, которую можно поэтично назвать моим устранением.
— Зачем же тогда? Не затем же, чтобы еще раз напугать девушку, сэр? Убийца не мог знать, что кукла остановится прямо у двери этой спальни.
— Я знаю, — упрямо произнес доктор Фелл, взъерошив рукой пышную копну тронутых сединой волос. — И все же… и все же… доказательство…
— Именно это я и хочу сказать. У нас имеются все эти факты, из них получается цепь событий, и ни одно из ее проклятых звеньев я не могу доказать! Ни один из этих фактов я не могу представить своему старшему полицейскому офицеру и сказать: «Вот, держите!» Ни одного доказательства, которое нельзя было бы истолковать по-другому. Я даже не могу доказать, что эти события как-то связаны, и это настоящее препятствие. Да и завтрашнее дознание. Получается, что полицейские доказательства должны поддерживать вердикт «самоубийство»…
— А нельзя ли отложить дознание?
— Конечно. Обычно я так и делаю и откладываю до тех пор, пока или не появятся доказательства убийства, или не приходится прекращать дело. Но есть еще последнее и самое крупное препятствие. Что я сейчас имею для того, чтобы надеяться на дополнительное расследование? Мой старший полицейский офицер убежден, что сэр Джон Фарнли покончил с собой, и остальные тоже. Когда станет известно об отпечатках пальцев покойного на складном ноже, который сержант Бертон нашел в кустарнике…
Это для Пейджа было новостью, последним гвоздем, вбитым в гроб версии о самоубийстве.
— Это будет конец, — заключил Эллиот. — Чего мне еще искать?
— Бетти Харботтл? — предложил Пейдж.
— Хорошо, предположим, она придет в себя и расскажет свою историю? Предположим, она скажет, что кого-то видела в этом чулане? За каким занятием? И что из этого? Какая тут связь с самоубийством в саду? Где же ваше доказательство, дружище? Что-то с «Дактилографом»? Но ведь никто никогда не утверждал, что «Дактилограф» был у покойного! Куда же вас заведет эта линия расследования? Нет. Не смотрите на это с точки зрения здравого смысла, сэр, смотрите на это с точки зрения закона. Сто к одному, что завтра вечером меня отзовут, а дело положат на полку. Мы с вами знаем, что убийца здесь и так аккуратно втирается ко всем в доверие, что он или она будет и дальше делать свое черное дело до тех пор, пока кто-нибудь это не остановит. А это, по-видимому, никто не остановит.
— Что же вы собираетесь делать?
Прежде чем ответить, Эллиот отхлебнул полпинты пива.
— И все же, мне кажется, один шанс есть. Дознание по полной форме. Большая часть наших подозреваемых даст показания. Есть призрачная возможность, что под присягой кто-нибудь проговорится. Надежда, признаться, слабая, но такое уже случалось (помните дело сестры Уоддингтон?) и, может быть, случится снова. Это последняя надежда полиции, когда все остальные методы исчерпаны.
— А следователь согласится играть в нашу игру?
— Мне бы тоже хотелось это знать, — задумчиво произнес Эллиот. — Этот Барроуз что-то замышляет — я чувствую. Но он не придет ко мне, и я не смогу извлечь из этого никакой пользы. Он зачем-то пошел к следователю. Я догадываюсь, что следователь не особенно жалует Барроуза, не особенно любил покойного мнимого Фарнли и, конечно, полагает, что это самоубийство. Но он ведет честную игру, и все они стоят вместе против чужака — то есть меня. Ирония состоит в том, что сам Барроуз хотел бы доказать, что это убийство, потому что вердикт «самоубийство» в большей или меньшей степени доказывает, что его клиент был обманщиком. Все будет предельно просто: торжественно объявят об отсутствующих наследниках, вынесут единственно возможный вердикт самоубийство, меня отзовут, а дело закроют.