Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
Доктор Коэн, по всей видимости с разрешения отца, стоял в женском отделении синагоги и беспомощно разводил руками.
Когда мы подошли, я вдруг осознал, что на Беллере нет головного убора. На счастье, у меня всегда с собой есть запасная кипа, которую я ему сейчас и предложил, немного опасаясь, что он откажется. Но он молча кивнул и нацепил ее на голову.
Мы примкнули к группе мужчин, и я увидел странную личность, держащуюся вплотную к моему отцу. Это был иссохший бородатый старец в долгополом сюртуке и широкополой шляпе. Он будто что-то шептал, обращаясь ко всем присутствующим и подкрепляя свои слова выразительной жестикуляцией.
Сзади на почтительном расстоянии стоял высокий мертвенно-бледный юноша, по всей видимости, кто-то вроде ассистента.
Тут отец заметил нас. Лицо его было серым, как могильный камень. За всю свою жизнь я никогда не видел его в таком подавленном состоянии. Ворот рубашки у него был распахнут, а молитвенная накидка небрежно наброшена поверх мятого пиджака. Он поспешил к нам и жестом отозвал меня в сторону.
— Дэнни, — хриплым голосом сказал он, — я рад, что ты здесь. Мне крайне необходима твоя поддержка.
Я необходим ему? Это было обескураживающее перераспределение ролей.
Я спросил, кто этот странный старик. Во взгляде отца были боль и беспомощность.
— Это ребе Гершон из Уильямсбургского общества Талмудической каббалы… Я попросил его приехать. Ты ведь знаешь, наши предки были мистиками, но сам я никогда не верил в эту разновидность черной магии. А вот теперь своими глазами убеждаюсь…
Он помолчал и скорбно добавил:
— А что мне еще было делать? Ладно, у нас сейчас другая проблема. Нам не хватает десятого мужчины. Я ведь могу просить только тех, кому можно доверять. У нас есть ребе Саул, двое зятьев, ребе Айзекс, ребе Гершон и его ученик, доктор Коэн… Ты девятый. Одного все равно не хватает.
Он взглянул на моего спутника и спросил:
— А этот джентльмен…
— Это профессор Беллер, папа, — поспешил я внести ясность.
— А-а, — протянул отец. — Вы иудей, профессор?
— Я атеист, — ответил тот. — Почему бы вам не просить кого-нибудь из женщин составить кворум?
Отец проигнорировал вопрос и настойчиво произнес:
— Вы не согласитесь просто постоять с нами? Большего Закон не требует.
— Хорошо, — согласился Беллер.
С другого конца синагоги раздался пронзительный крик и эхом отдался от потолка.
Мужчины выволокли Рену к биме [26] и обступили плотным кольцом. Теперь, несмотря на истерические нотки в ее голосе, я мог разобрать слова.
— Я Хава Луриа, и меня не пускают в загробный мир, пока не понесет кару человек, убивший меня.
Мы с Беллером переглянулись.
— Это голос твоей сестры? — спросил он.
— Нет. — Сердце у меня бешено колотилось. — Никогда в жизни не слышал этого голоса.
Мы приблизились к кругу, и я увидел Рену. Она корчилась в кресле, а лицо ее было искажено страшной гримасой. Она стащила с головы шейтель и стала не похожа сама на себя. Крепыш Авром, ее муж, стоял рядом с беспомощным и испуганным видом.
26
Род стола или пюпитра, с которого читают Тору.
Я подошел к ней, наклонился и сказал как можно более ласковым голосом:
— Это я, Дэнни. Скажи мне, что случилось?
Она задвигала губами, и снова раздался нечеловеческий голос:
— Я Хава! Я вселилась в душу Рены и останусь там, пока не буду отомщена.
Я задрожал. Как и других, меня охватило оцепенение.
Среагировал только Беллер. К явному неудовольствию ребе Гершона, он шагнул вперед, опустился на колено рядом с моей сестрой и заговорил так, словно перед ним была покойная жена моего отца.
— Хава, — негромко произнес он, — я доктор Беллер. О какой мести вы говорите? Кто, вы считаете, причинил вам зло?
Ответ вырвался из уст Рены, как раскаленная лава из жерла вулкана:
— Он убил меня! Меня убил рав Моисей Луриа!
Девять пар глаз внезапно устремились на отца, а профессор Беллер спросил:
— Вы понимаете хотя бы приблизительно, о чем она говорит?
Отец энергично замотал головой и шепотом добавил:
— Я в жизни не причинил ей вреда.
— Ты меня убил! — вновь взревел страшный голос. — Ты позволил мне умереть!
— Нет, Хава, нет! — запротестовал отец. — Я умолял врачей сделать все, чтобы тебя спасти.
— Но ты заставил их ждать! Ты хотел заполучить своего сыночка…
— Нет! — Отец побелел как мел.
— На твоих руках моя кровь, рав Моисей Луриа.
Отец опустил голову, не в силах выдержать устремленные на него со всех сторон недоуменные взоры, и с мукой в голосе проговорил:
— Это неправда. Это неправда! — Затем с мольбой обратился к заклинателю бесов: — Что нам делать, ребе Гершон?
— Откройте святой ковчег. Будем молиться об изгнании злого духа из тела вашей дочери.
Я направился к кафедре, открыл дверцы и раздвинул занавесь. За нею рядами стояли священные манускрипты в шелковых переплетах с золотой каймой, украшенных серебряными орнаментами. В эту ночь, ночь мистического мрака, они, казалось, сияли ярче обычного.
Ребе Гершон обратился к остальным:
— Замкнем круг вокруг этой женщины и станем петь девяностый псалом.
Мы быстро отыскали нужную страницу и ожидали дальнейших указаний.
Он сделал знак начинать.
Обычно наши молитвы представляли собой стремительные потоки слов, с разной скоростью проносящиеся по разным разделам текста и создающие какофонию священнодейства. Но на сей раз мы все пели в унисон, словно Господь поставил посредине метроном.
В одном из курсов мы изучали этот псалом, и нам рассказывали, что в древние времена суеверные иудеи усматривали в нем антидемонические силы, поскольку первые два стиха взывали к Богу под четырьмя различными именами.