Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
Дальше наступил черед подлинных душевных метаний. Можно ли прийти на нью-йоркский коктейль с кудрявым пейсами до середины щек? Конечно, мне встречались фотографии рок-звезд и с более длинными волосами. Но поскольку я не пел и на гитаре не играл, то подумал, что будет лучше придать себе как можно менее броский облик.
Посему я отправился в парикмахерскую (за двадцать кварталов от семинарии!) и попросил сбрить мне бакенбарды так, чтобы только соблюсти требование Писания: волосы на висках не должны быть короче места сочленения щеки с ухом.
— А что с кудрями, мистер?
— Гм-мм… Их… ну, покороче… — нервозно проговорил я.
— Ничего не выйдет, — отказался парикмахер. — Вы не первый ортодоксальный юноша в этом кресле. Вы должны принять решение — или быть «современным», или остаться «кошерным». Понимаете, что я имею в виду?
Увы, я понимал, и даже слишком хорошо. Я закрыл глаза — что мастер совершенно справедливо принял за согласие. Ножницы в его руках мелькали стремительно и не причиняя мне страданий. Чего не скажешь о терзавшей меня совести. Я решил надеть широкополую шляпу — что в глазах моих соучеников было знаком особого благочестия, а в моих собственных — лицемерия.
Я изо всех сил старался себе внушить, что пошел на это не зря.
Первое, что меня поразило, была разноголосица новых для меня звуков. Звон льда о стенки стакана, голос Рея Чарльза (как я позднее выяснил) в стерео-колонках, громкая беседа, перекрывающая музыку, — и все это сливалось в общий гул, напоминающий гудение маминого миксера.
Я стоял на пороге гостиной Аарона Беллера, расположенной на одну ступеньку ниже крыльца, и с недоумением озирался.
В комнате находилось множество мужчин и женщин, которые вполне непринужденно общались между собой. Некоторые даже касались друг друга. Это все было так странно… Как в чужой стране.
— Равви Луриа, вы не Моисей на горе Нево. В эту землю обетованную вы можете войти.
Это был сам хозяин, а рядом с ним стояла элегантная блондинка лет сорока с небольшим.
— Входи, Дэниэл. Здесь много людей, с которыми тебе будет интересно познакомиться. Для начала, это моя жена, Нина. Помнишь картину на шелке в моем кабинете? Это ее работа.
Миссис Беллер заулыбалась.
— Рада наконец-то с вами познакомиться, — сказала она. — Аарон мне так много о вас рассказывал.
— Благодарю, — ответил я, гадая, что именно мог ей рассказать обо мне Беллер. Что я сбившийся с пути иудей, терзаемый проблемой самоопределения?
Несмотря на красоту миссис Беллер, я не мог удержаться от того, чтобы не глазеть по сторонам. Здесь было полно женщин, и все потрясающие.
— Аарон, — обратилась она к мужу, — может, займешься пуншем? А я пока помогу Дэнни освоиться.
В этом салоне было также множество выдающихся умов, включая поэта, лауреата одной литературной премии, который все время называл меня «старик» — должно быть, оттого, что не запомнил моего имени, — и выспрашивал мое мнение о сравнительных достоинствах Уолта Уитмена и Аллена Гинзберга.
К своему стыду, ни «Листья травы», ни «Вопль» я не читал. Как-то в книжном магазине отец взял в руки «Кадиш», этот поэтический гимн битников, но через несколько секунд швырнул назад как «богохульство». Сейчас я взял себе на заметку, что надо купить обе книжки.
Представив нескольким гостям, Нина оставила меня в вольном плавании, снабдив советом:
— Подходи к любому и здоровайся. Здесь все — друзья.
Я огляделся, все еще чувствуя себя не в своей тарелке, ибо никогда раньше я не слышал столь беззаботного смеха — разве что на еврейском празднике Пурим.
Неожиданно я почувствовал, как меня трогают за плечо, и услышал женский голос с придыханием:
— Вы, должно быть, какое-нибудь духовное лицо?
Я обернулся и увидел… это создание. Она была блондинка, с обнаженными плечами, в облегающем черном платье. Она курила длинную тонкую сигарету. От ее улыбки у меня в голове помутилось.
— Не понял… — пролепетал я.
— Все в порядке, — ответила она. — Вообще-то, это был предлог, чтобы с тобой познакомиться. Я хотела сказать, в этом головном уборе ты похож на папу римского.
— Удачная шутка! — оценил я, полагая, что ей отлично известно, что я ортодоксальный еврей.
Однако ее насмешка придала мне уверенности. Мы продолжили разговор, во время которого я улучил момент, чтобы стянуть с головы кипу и сунуть в карман.
Да, я чувствовал свою вину… Даже предательство. Но я успокаивал себя тем, что, снимая кипу, отделяю себя от подлинно благочестивых евреев: зачем это нужно, чтобы мои прегрешения бросали тень на их репутацию?
— Я учусь на раввина, — объяснил я.
У нее округлились глаза.
— Правда? Как интересно! Это значит, ты должен верить в Бога.
— Конечно, — ответил я.
— О! — воскликнула она. — А тебе известно, что в этой компании ты, наверное, единственный верующий человек?
Не знаю почему, но мне не показалось, что она меня разыгрывает. В каком-то смысле — не могу толком объяснить — все это мероприятие носило налет языческого гедонизма. А в особенности — эта девушка.
— А ты чем занимаешься? — небрежно бросил я.
— О, много чем. Вообще-то я заканчиваю факультет истории искусств в Нью-Йоркском университете. Но у меня еще множество планов и начинаний. Кстати, меня зовут Ариэль.
— А ты знаешь, что твоим именем в Библии обозначается «Иерусалим» [28] ?
— Неужели? — удивилась она. — А я всегда связывала его с «воздушным духом» из шекспировской «Бури».
— Увы, я этого не читал.
— Это ничего. Я вот, например, Библию не читала, так что мы квиты. А ты уверен насчет моего имени?
28
Ариэль (в русском библейском тексте Ариил) на иврите означает «лев Божий». Лев был эмблемой Иудеи, столицей которого являлся Иерусалим, поэтому у Исайи это слово служит аллегорическим наименованием Иерусалима. Шекспир называет Ариэлем воздушного духа по созвучию этого имени с англ. air — «воздух».