«Сокол-1»
Шрифт:
— Лев Львович, не огорчайся, раздобудем мы еще «мессер».
Только дальнейшие события разворачивались так, что об этой затее пришлось на некоторое время забыть.
Советские войска продолжали отходить. Началась переправа через Дон. 9-й гвардейский, оставив позади полевые аэродромы Ржевска, совхоз Каменка, Гнилушки, Кагалинское, потеряв летчиков Елохина, Фролова, Шелемина, Лукова, Казакова и около десятка ЛаГГ-3, также перебирался в задонские степи.
Сердце Шестакова обливалось кровью, когда он вместе с Барановым прокладывал на карте маршрут
Накануне вернулся из госпиталя Верховец, рассказал о том, какой разговор по дороге состоялся у него с колхозниками. Люди прямо спрашивали: почему вы оставляете нас на растерзание фашистам? Будет ли конец отступлению? Найдутся ли в стране силы, чтобы опрокинуть гитлеровское нашествие?
Комиссар знал, что отвечать, но крестьян, над которыми висела угроза оккупации, убеждать было трудно. Тут нужны были не простые слова — призыв к действию.
— Товарищи колхозники, — обратился комиссар, — беда у нас с вами общая, и бороться с ней мы должны сообща. Вооружайтесь, оказывайте фашистам сопротивление, прячьте все от грабителей, идет зима — пусть с тыла их морит холод и голод, уничтожают ваши пули, а мы уж с фронта поднажмем, только вот с силами соберемся.
— Спасибо и на том, — отвечали колхозники, — мы уж тут вас, если живы будем, не подведем, только вы возвращайтесь поскорее.
На прощание они снарядили целый обоз с продовольствием.
— Уничтожать жалко, а вам это все пригодится, — сказал председатель колхоза.
Так, вместе с конным обозом и явился комиссар в полк. Когда отъезжали от села, он оглянулся: колхозники грустно глядели вслед, смахивали со щек слезы.
Вспомнив об этом рассказе комиссара, Шестаков мысленно представил себя на месте колхозников, и ему стало не по себе. Ведь остаются старики, женщины, дети — все, по существу, беззащитные.
Что смогут они сделать против вооруженной до зубов банды гитлеровских головорезов? Лев не заметил, как сам себе задал тот же волновавший селян вопрос: будет ли конец отступлению? Ведь как ни посмотри, а выходит, что лично он, Шестаков, отступает перед фашистами еще с Испании. Честно и самоотверженно выполняет свой воинский долг, но все же его путь от Барселоны до Дона — путь отступления. Все его существо противилось признанию этого, но факт оставался фактом.
Ему очень захотелось поделиться с Мишей Барановым своими горькими раздумьями. Но тот, оптимист по натуре, увлеченно производил расчеты, делая все с таким видом, как будто прокладывает маршрут чуть ли не до самого Берлина.
«Счастливая у него натура, — подумал Лев, — никогда не огорчается… Впрочем, это характерная черта большинства людей полка».
За дверью раздались знакомые размеренные шаги Верховца. Командир обрадовался ему, пошел навстречу.
— Николай Андреевич, а мне ты как ответишь, если я тебя спрошу: когда конец нашему отступлению?
Комиссар понял, что командир все еще «переваривает» его вчерашний разговор с колхозниками. Но он знал обычай Шестакова сверять свои мысли с мнениями других. Потому
— Дальше Волги враг не пойдет…
— Значит, от Волги я смогу отсчитывать километры назад, аж до Барселоны, Валенсии?
«Ага, вот что тебя мучает, командир», — догадался Верховец.
— Лев Львович, мы еще не знаем, сколько продлится война, но определенно можем сказать, что существование фашизма предрешено.
— Это как же понимать?
— Вы укоротили ему жизнь еще в Испании… Мы вместе укорачивали ее в Одессе. А Москва, Ленинград, Севастополь, а десятки, сотни других очагов героического сопротивления? Ты же охотник, хорошо знаешь, как ни силен дикий зверь, а рано или поздно выдыхается, и тогда его можно голыми руками брать.
— Рассудил ты здорово, комиссар, логика у тебя железная. Я тоже думаю, что дальше Волги отходить не придется.
— Сожмемся в пружину, а потом с такой силой разожмемся, что от третьего рейха только труха останется, — ответил Шестаков.
— Товарищ командир, карта и расчеты готовы, — доложил капитан Баранов.
— Отлично. Теперь давайте решать, на кого оставить инженерно-технический состав.
— На нынешнего секретаря партбюро полка Бориса Гловацкого и начальника штаба. Справятся, — предложил Верховец.
— Пожалуй, так будет правильно, — согласился Шестаков.
Через час летный состав во главе с Шестаковым, Верховцом, Барановым стартовал в Калач-на-Дону. Перед взлетом Лев Львович наказал Василию Погорелому взять в машину Никитина, Гловацкого, нового полкового врача Михаила Шанькова, любой ценой доставить их к месту назначения.
Пилоты улетели. Все остальные двинулись своим ходом — некоторые на машинах, а большинство — пешком. Все личные вещи везли два видавших виды ЗИСа.
Людям в этом переходе и во время переправы довелось пережить такое, чего не увидишь и в самом дурном сне. Но никто не дрогнул, все действительно показали настоящий советский характер.
Уже на дальних подступах к переправе у села Казанка скопилось в посадках огромное количество машин, не говоря уже о танках, артиллерийских тягачах, пушках. А у самой переправы — невероятное столпотворение. Днем никто не мог перебраться на ту сторону. Немцы беспрестанно бомбили, разрушая понтонные мосты, уничтожая все плавсредства. Добраться к противоположному берегу можно было только под покровом ночи. Но и то, попробуй, дождись своей очереди!
Никитин, остановив полк в посадках, решил проехать к начальнику переправы, выколотить у него пропуск на первоочередную переправу. Оставив всех на попечение Гловацкого, он на всякий случай прихватил с собой Кацена, юркая «эмочка», удивляя всех своей эмблемой на дверце с надписью «Одесса», помчалась к Казанке.
Коменданта переправы не пришлось долго уговаривать. Он только сказал:
— Побыстрее перебирайтесь, организуйте прикрытие переправы, иначе здесь все погибнут.
И выдал драгоценный пропуск.