Сокровища поднебесной
Шрифт:
— На всякий случай, Марко-валлах, вдруг вы влюбитесь в какую-нибудь хорошенькую девушку-танцовщицу nach, когда мы прибудем в Чолу, и захотите заговорить с ней, при этом ведя себя так же неуклюже и кокетливо, как со мной, я скажу вам слова, которые вы должны будете произнести. Обратите на это внимание. Ваш орган называется linga, а ее — yoni. Когда эта девушка nach вызывает у вас сильное желание, то это называется vyadhi, а ваш linga тогда становится sthanu, «стоящим столбиком». Если девушка отвечает на вашу страсть, тогда ее yoni раскрывает свои губы, чтобы вы вошли в ее zankha. Слово «zankha» означает всего лишь «раковина», однако надеюсь, что ваша девушка nach будет все-таки получше, чем раковина. Моя собственная zankha больше похожа на голодную пасть, у нее зверский аппетит, и в предвкушении удовольствия она выделяет слюну. Нет-нет, Марко-валлах, не надо умолять меня, чтобы я позволила вашему дрожащему пальцу ощутить ее пыл, почувствовать, как она сжимается и всасывает его в себя.
— Мне это нравится, — задумчиво произнес я.
— Вам нравится?!
— Я имею в виду — слова. «Linga» звучит твердо и прямо. «Yoni» — мягко и влажно. Должен признаться, что мы на Западе не даем этим частям тела таких красивых и выразительных имен. Видите ли, Тофаа, я что-то вроде собирателя языков. Я интересуюсь ими не как ученый, а лишь для себя. И мне нравится, что вы учите меня всем этим новым и экзотическим словам.
— Ох! Только словам!
В конце концов, не в силах терпеть ее слишком долго, я отправился на розыски араба-отшельника — капитана — и спросил его, что он знает о ловцах жемчуга Чоламандалы — можем ли мы их встретить, если станем двигаться вдоль побережья.
— Да, — сказал он и фыркнул. — Согласно презренным индусским суевериям, устрицы — рептилии, как они их называют, — поднимаются к поверхности моря в апреле, когда начинаются дожди, каждая рептилия раскрывает свою раковину и ловит каплю дождя. Затем они снова погружаются на морское дно, и дождевые капли начинают медленно затвердевать и превращаться в жемчужины. Так продолжается до октября, следовательно, сейчас ныряльщики уже опускаются на дно. Вы прибудете как раз тогда, когда индусы уже соберут много, как они полагают, затвердевших дождевых капель.
— Любопытное суеверие, — сказал я. — Каждый образованный человек знает, что жемчуг нарастает вокруг песчинок. Полагаю, что в Манзи хань скоро перестанут нырять в море за жемчугом, потому что недавно они научились выращивать его в раковинах пресноводных мидий, добавляя к каждому моллюску по песчинке.
— Попробуйте сказать об этом индусам, — проворчал капитан. — У них самих разум как у моллюсков.
Невозможно было, находясь на борту судна, долгое время избегать Тофаа. В следующий раз она отыскала меня, когда я праздно стоял у перил, и, придавив меня к ним всей массой своего тела, продолжила обучение своим индусским штучкам.
— Вы должны также знать, Марко-валлах, как правильно смотреть на девушек nach опытным взглядом и сравнивать их красоту, дабы выбрать самую достойную. Этому легко научиться, глядя на меня, потому что я соответствую всем канонам красоты индусской женщины. У меня все, как и предписано: три и пять — пять — пять. Сейчас поясню, что это обозначает. У нас считается, что три вещи у женщины должны быть глубокими: голос, ум и пупок. Теперь я, разумеется, уже не такая болтливая, как большинство легкомысленных девушек, которые еще не постигли гордость и сдержанность, но в тех случаях, когда я все же говорю, то заверяю вас, да вы, должно быть, уже и сами заметили, что мой голос не пронзительный, а приятный, а мои высказывания полны сокровенной женской мудрости. Что же касается моего пупка… — Тут Тофаа нажала на ленту сари на своем поясе и приоткрыла полоску колышущейся темно-коричневой плоти. — Смотрите! Вы можете укрыть в этом совершенном пупке свое сердце, разве нет? — Она извлекла из него какие-то спутанные замшелые пушинки, которые набились туда, и продолжила: — Идем дальше: есть еще пять вещей, которые у женщины должны быть прекрасными и изящными: кожа, волосы, пальцы на руках и ногах и суставы. Разумеется, и здесь вы не найдете у меня ни одного изъяна. Согласно индусским канонам красоты, еще пять вещей у женщины должны быть здорового розового цвета: ладони, ступни, язык, ногти и уголки глаз. — Тут Тофаа продемонстрировала почти атлетические способности: высовывала язык, изгибала руки, показывая мне свои ладони, дергала черные мешки под глазами, чтобы я заметил красные точки в уголках глаз, и задирала свои грязные ступни, чтобы я убедился в их совершенстве. — И наконец есть пять вещей, которые должны напоминать арки: женские глаза, нос, уши, шея и груди. Вы уже видели первые четыре и наверняка восхищались ими. Теперь я покажу вам свою грудь. Смотрите. — Она размотала верхнюю часть сари и обнажила свои похожие на подушки темно-коричневые груди. Где-то внизу на палубе малайцы издали похотливое ржание. — Они, разумеется, выпуклые и расположены близко друг к другу, как птенчики птицы hoopoe, между ними нет просвета. По нашим понятиям — просто идеальные. Засуньте в тесную щель между ними лист бумаги, и он останется там. Что касается того, чтобы я позволила вам засунуть туда свой linga, ну, даже не думайте об этом, но представьте себе, какое блаженство испытывает мужчина, когда эти тесно расположенные, мягкие, теплые груди обтекают его. Взгляните на мои соски, они похожи на большие пальцы, а их венчики словно блюдца, и они все такие черные, словно ночь, на фоне золотисто-желтой кожи. Марко-валлах, когда будете обследовать свою девушку nach, обязательно удостоверьтесь в том, что вы хорошо рассмотрели ее соски, лизните их языком, потому что многие женщины пытаются ввести мужчин в заблуждение, зачерняя их при помощи сурьмы. Но только не я. Эти совершенные соски естественные, они даны мне самими Вишну и Брахмой. Ведь не случайно родители назвали меня Даром Богов. Я расцвела в возрасте восьми лет, стала женщиной в десять, вышла замуж в двенадцать. Ах, только взгляните на мои соски: как они увеличиваются, сморщиваются и поднимаются, хотя их касается всего лишь ваш жадный взгляд. Подумайте, как они должны себя вести, когда их действительно касаются и ласкают. Но нет-нет, Марко-валлах, даже не мечтайте до них дотронуться.
— Хорошо.
Надувшись, она снова прикрыла грудь, а многочисленные малайцы, которые столпились позади ближайших рубок и других палубных построек, разошлись по своим делам.
— Я не стану, — заявила Тофаа чопорно, — перечислять индусские каноны красоты для мужчины, Марко-валлах, поскольку, как это ни прискорбно, вам далеко до них. По нашим понятиям вы даже не красивы. У красивого мужчины брови сходятся над переносицей, а нос длинный и свисающий. У моего дорогого покойного супруга нос был таким же длинным, как и его родословная. Но, как я уже сказала, я не стану перечислять ваши недостатки. Это будет недостойно такой благородной женщины, как я.
— Пожалуйста, Тофаа, оставайтесь благородной женщиной.
Представьте, госпожа Тофаа действительно считалась красавицей по индусским канонам, о чем мне позже не раз говорили восхищенные индусы, открыто завидуя тому, что она моя спутница, но я, признаться, думал, что ее могли бы счесть более-менее сносной только совсем уж убогие мужчины, вроде мьен или бон. Несмотря на то что Тофаа ежедневно, на глазах у всех, совершала омовение, она почему-то никогда не была абсолютно чистой. На лбу ее, разумеется, всегда оставалось пятно, плюс еще грязный серый налет на коленках и еще более темная грязь между пальцев ног. Да и вообще, все ее тело чистотой не блистало.
Моя подруга Ху Шенг, которую мне пришлось оставить в Пагане, теперь ходила босиком по моде Ава, а Арун и вовсе делала так всю свою жизнь, но и после целого дня гуляния по пыли городских улиц ступни обеих всегда оставались, даже до того, как они принимали ванну, настолько чистыми и сладкими, что их можно было целовать. Честно говоря, я просто предположить не могу, каким образом Тофаа умудрялась так пачкать ноги, особенно здесь, ведь в открытом море их нельзя было загрязнить ничем, только свежими ветрами да сверкающей морской пеной. Может, в этом виновато было масло индийского ореха, которым она покрывала все открытые участки тела после ежедневного омовения? Ее дорогой, недавно умерший супруг оставил Тофаа очень мало личных вещей: лишь кожаную фляжку с маслом ореха и кожаный мешок, в котором лежало множество лучин из дерева. Поскольку я нанял Тофаа на службу в качестве переводчицы, то по своему выбору купил ей новый гардероб — несколько сари и другие необходимые вещи. Однако она очень ценила эти свои кожаные емкости и повсюду носила их с собой. Я узнал, что это из-за масла индийского ореха Тофаа постоянно так блестит и непривлекательно лоснится. Но я не имел понятия, для чего ей были нужны эти деревянные лучины, пока однажды — в тот день моя спутница не пришла к обеду — не постучал в дверь ее каюты и она не разрешила мне войти.
Тофаа сидела на корточках в той же самой бесстыдной позе, в какой она обычно подмывалась, лицом ко мне, но ее «заросли» были скрыты в керамическом горшочке, который она прижимала к своей промежности. Прежде чем я успел извиниться и выйти вон из каюты, она спокойно убрала горшочек. Это был горшочек, который обычно используют для заварки чая, его горлышко оказалось скользким и блестящим от выделений, которыми были покрыты волосы Тофаа. Это уже было удивительно, но еще удивительней оказалось то, что из горшочка поднимался голубоватый дымок. Тофаа, очевидно, положила туда несколько своих деревянных лучин, зажгла их и направила струю дыма внутрь себя. Я и прежде видел женщин, которые играли с собой самыми разными игрушками, но никогда они не употребляли дыма, я так и сказал ей.
— Приличные женщины не играют с собой, — произнесла она осуждающим тоном. — Для этого существуют мужчины. Нет, Марко-валлах, внутренняя утонченность человека гораздо желанней, чем чистота его внешнего облика. Использование дыма дерева nim — древний способ очищения утонченных индусских женщин, и я делаю это ради вас, как бы мало вы это ни ценили.
Если честно, то я не видел, что тут можно было оценить: толстая грязная, темно-коричневая женщина сидела на корточках на полу каюты, бесстыдно раздвинув ноги, и направляла в себя синеватый дымок, который сочился между ее густой поросли. Я мог бы заметить, что некоторая внешняя утонченность могла бы увеличить ее шансы привлечь хоть кого-нибудь к утонченности внутренней, но из великодушия сдержался.