Сокровище Харальда
Шрифт:
— Прибыль… баба твоя вон опять с прибылью ходит… — проворчал Обрадец.
— А тебе завидно никак? — встрял Ломач. — От твоей-то уже прибыли, как от дырявого отопка!
— Хватит! — осадил их Тихоня. — Ты, Ломака, к верхоломским съездишь. Ты, Угор, к Сушиничам. А к жабачевским я сам поеду. Да смотрите, бабам не проболтайтесь. А то с языка на язык — и до варягов дойдет. И Шумила чтоб не знал, а то проговорится часом.
Норманны отдыхали еще три дня, но времени зря не теряли: чинили протекающие ладьи, латали порванную одежду, отсыпались перед новой долгой дорогой. До Варяжского моря оставалось больше, чем они прошли от Всесвяча, а там еще ждал долгий путь в Норвегию. Многие опасались, что они не успеют проделать его до зимы, и предлагали зазимовать в Ладоге. Несмотря на то что Харальд основательно испортил отношения с Ярославом Киевским и его
На четвертый день Харальд собрался ехать. Хотьшинцы уговаривали его побыть еще, каждый день зазывали к себе, но он не хотел засиживаться. Впереди его дружину ждало Ильмень-озеро, сердце земли словен. Когда он ехал во Всесвяч за Елисавой, молодой князь Святослав с дружиной как раз ушел по Волхову в Ладогу, откуда Харальд уехал через Сясь и Мету, и благодаря этому они разминулись. Но с тех пор Святослав мог успеть вернуться. А если вернулся из земли еми и его старший брат Владимир, князь новгородский, то встреча эта для Харальда и его людей могла кончиться совсем плохо. Елисава спросила как-то, что он собирается делать в этом случае.
— Ты скажешь ему, что мы с твоим отцом помирились. — Харальд пожал плечами. — Ради этого я и просил тебя поехать со мной.
— Ах, ради этого!
— Ну, разумеется, еще потому, что я очень тебя люблю.
— Не смей так говорить! Я уже почти чувствую горлом сталь твоего скрама!
— Эллисив, а мне казалось, что недомогания у тебя уже прошли. Чего ты на меня кидаешься?
— Не трогай меня! — Елисава покраснела и окончательно обозлилась.
— Я и не трогаю. Видишь, сижу и даже руки к тебе не протягиваю. — Харальд, сидевший на скамье, показал ей свои «невинные» руки.
— Какое тебе дело до моих… И вообще… Я не об этом говорю!
— Ну, не буду, не буду больше приставлять к твоему горлу нож! Придумаю что-нибудь другое…
— Уж ты придумаешь!
Елисава так и не поняла за время долгого пути, как же ей относиться к Харальду. Княжне хотелось, чтобы их отношения стали… попроще. Чтобы она могла на него положиться, чтобы поверила, что он любит ее и ценит не только как щит и основу своей безопасности. Ей очень хотелось, чтобы он ее любил. Проводя много времени рядом с ним, Елисава чувствовала, что ее все сильнее тянет к нему. Она могла бы быть очень счастлива с этим мужчиной, если бы только знала, что его слова о любви, которые он часто ей повторял, содержат в себе хоть искру истинного чувства. Но кто его поймет? Притворяться Харальд умеет, и, возможно, все это — его очередная хитрость с целью удержать ее рядом, пока она ему нужна. Причем ему нужно не только ее согласие, но и ее искреннее расположение. Как добровольная союзница, она при столкновении с новгородским князем Владимиром, ее братом, принесет гораздо больше пользы, чем как бессловесная заложница. Но что может стать «проще» с таким непростым человеком? Сначала должен измениться он сам. Елисава, неглупая от природы, была еще достаточно молода и в глубине души надеялась, что Харальд изменится. Ну, хотя бы ради нее, если и правда так любит, как говорит!
Медлить в дороге сверх необходимости было бы глупо, и Харальд не поддавался на уговоры хозяев. Правда, за гостеприимство он богато их одарил: раздал множество монет, которые женщины вешали в ожерелья, а Тихоне подарил серебряную чарку греческой работы с изображением всадников.
Снова погрузив все имущество в ладьи, дружина двинулась по озеру на север. Путь продолжался три дня, с остановками на ночь. Из озера Пено вышли в озеро Вселуг, начинавшееся за северным краем первого и его небольшими протоками, а дальше лежали верховья реки Волги. После Дождей вода и здесь поднялась, и можно было идти почти до самых истоков, но всего через один «роздых» река закончилась. Теперь предстоял еще один волок, из Волги в Стабенку, приток Полы, текущей в Ильмень. Волок, к счастью, был короткий — еще один «роздых». Отдохнув за ночь, хирдманы вырубили утром в лесу нужное количество бревен, очистили
Груз опять переносили на себе: мешки в заплечных крошнях, а бочонки с сокровищами — на носилках, сделанных из веревок и жердей, вырубленных в ближайших зарослях. Бочонки были весьма тяжелы, и за носилки брались по двое с каждой стороны. Бочонков насчитывалось два десятка, то есть Харальд действительно вез с собой все монеты и драгоценные изделия. Не взял только ткани и оружие, но их, как сказали Елисаве, он еще из Ладоги отослал с надежным человеком в Норвегию.
Сама Елисава с боярынями и челядинками прошла до реки вместе с хирдманами, расчищавшими тропу волока, и устроилась там, на бочонках в ожидании, когда будут перетащены ладьи. Поскольку волок был коротким, княжна надеялась, что с ним справятся за один день и, возможно, еще до темноты им удастся проделать хотя бы кусочек пути. Ей надоели дикие леса, где села вроде Хотьшина считались большими и богатыми, хотелось снова оказаться в обжитых местах, — несмотря на то что эти обжитые места обещали ей еще немало тревог и беспокойства.
— Раз! Раз! Толкай! — кричали вдали. Это двигалась из-за рощи первая ладья.
Елисава оглянулась: хирдманы, в залатанных рубашках, где под иными заплатами скрывались шрамы той же длины, мокрые от пота, хотя было довольно прохладно, с подобранными волосами, красные от натуги, с яростно искаженными лицами, в десятки рук толкали ладью, а двое бегом несли заднее поперечное бревно, чтобы подложить его перед судном. Потом делали короткий перерыв, чтобы перенести продольные бревна, а после все начинали заново. До Елисавы изредка долетали выкрики — азартные, досадливые, торжествующие, бранные. За время путешествия с Харальдовой дружиной она узнала много новых северных слов, которых от матери никогда не слышала. Но и теперь дружина не теряла бодрости — вон, Ульв сын Освивра, такой же мокрый от дождя и пота, растрепанный, бежит впереди ладьи и с воодушевлением вопит, размахивая воображаемым мечом: «Гребите, сволочи, гребите! Я — вождь этого дреки!» Елисава улыбнулась: уж верно, этим людям пришлось пережить такое, что над нынешними трудностями можно и посмеяться.
Опять зарядил мелкий дождь, и некоторые предпочли вовсе снять рубахи, чтобы по окончании работы надеть сухие. Елисава в который уже раз пожалела хирдманов. Дорого викингам достаются песни скальдов. Битва в жизни тоже далеко не так красива, как в песнях, но «подвиги» вроде этого волока, тяжелый труд, грязь, слякоть, выпадают им на долю гораздо чаще. И почему-то ни одной песни, посвященной прохождению волока, северные скальды не сложили. Может, самой попробовать? Основы северного стихосложения Елисава знала. Но какой, например, можно подобрать кеннинг для волока? Тропа ладьи? Путь змеи долин лосося? Но так называют море — никто не поймет, что она говорит о перемещении ладьи по суше.
— А охраняет клады дух особый, у нас его Белый Козел зовут, — вплетался в ее мысли голос Шумилы, рассказывающего Соломке и Завише местные байки. — Если увидишь Белого Козла ночью, он весь светится. И надо его в лоб ударить, тогда он серебром рассыплется. А если с одного удара не попадешь, то забодает. В Сушиничах одного мужика в прошлом году насмерть забодал.
— Страсти какие! — Завиша качала головой. — Белый Козел! Да я как увижу его, так от страха и обомру на месте!
— По нашим местам про клады много рассказывают. По Волге, по Серегерскому пути. Уж сколько лет, при прадедах еще, до Хотьши Старого, тут и варяги ходили, и хазары с низовий Волги ходили, и серебро тут свое зарывали.
— А зачем им серебро-то зарывать? — спрашивала Соломка.
— Ну, может, разбоя боялись. Или чтобы с собой не возить, если не надо на товар тратиться. Приметит гость место хорошее, зароет там клад с шелягами серебряными, а сам уедет. Глядишь, и помрет за морем, не воротится, а клад останется. Пройдет время, и надумает клад сам из земли выйти, вот и выходит Белым Козлом.
— Да ну тебя! Чтобы еще сам выходил!
— А у других еще веселее! — Шумила ухмыльнулся. — Один тут был новгородский, так рассказывал, будто сидел он над Волховом и вдруг видит: девица в белой рубашке, красивая такая. Говорит: «Поцелуй меня». Ну, он-то парень не промах, взял и поцеловал. А девица вдруг раз — и вся серебром рассыпалась. Это старый варяжский клад был, какому пришло время снова в белый свет выходить. Тот мужик на этом серебре и расторговался. Однако говорил мне, что жаль, дескать, лучше бы девка осталась, такая девка была хорошая — не надо и серебра…