Сокровище троллей
Шрифт:
Старый Хырр скажет: «Детеныш». Ей скажет, Агш. Она вожак охотников. Она не принесла мяса.
Племя слушает Хырра. «Детеныш», — скажет он. И Агш станет детенышем. Положит дубину у входа в пещеру и пойдет в угол к старикам и мелюзге. Скоблить шкуры, кормить огонь. Пока Хырр не скажет, что она выросла.
— Уходим? — с надеждой спросил Агш один из троллей.
— Не уходим, — решилась молодая самка. — Охотимся.
Трое троллей негромко зарычали, оскалив клыки.
Подступала ночь. Опасная. Злая. Ночью ходят Те,
Но Агш не пойдет в пещеру без мяса.
Самцы послушаются. Если они захотят уйти, Агш скажет им: «Трусы».
Самцы этого не хотят. Они хотят Агш. Агш молодая, сильная.
Но Агш упрямая. Она хочет родить детеныша от сильного самца. Сильнее, чем она сама.
Ни один самец не справится с Агш. Она сильная.
В племени два самца едят каменные грибы. Старый Хырр запрещает, но они едят. Каменные грибы дают им силу, как у горной лавины. Но отнимают разум. Глаза у самцов становятся красными. Они не говорят, а рычат. Они тоже хотят Агш. Они сильнее Агш. Но им ее не одолеть. Агш бегает быстрее всех в племени…
— Охотимся, — сказала молодая самка.
Она поглядела с вершины скалы на берег реки.
Хорошо видно. Далеко. Вон там — берлога людей. Там живет страшный Кринаш. Он бросает камни через реку. Он убивает троллей издали. К берлоге Кринаша идти нельзя.
Но других людей ловить можно, если их мало. Люди — мясо.
— Охотимся, — покорно повторили вслед за Агш три самца.
Айки оттирала золой котел и старалась не плакать. Если госпожа Дагерта заметит заплаканные глаза, отмолчаться не удастся. А рассказывать… рассказывать нечего. Дура она, вот и все.
И днем разревелась хуже малого ребенка. Тоже мне горе — хворост рассыпался! Тот парнишка, Дождик, наверное, смеется над нею сейчас…
Нет. Не смеется. У него глаза добрые.
Ну зачем Кринашу столько работников, да еще среди зимы? Айки и Дождик управились бы с делами.
И не заявился бы сюда Хиторш!
Не плакать. Только не плакать. Что скажешь госпоже Дагерте, если увидит? Слезы из-за того, что сюда притащился Хиторш? А что ей Хиторш сделал-то? Ударил? Приставал грубо? Крепким словом обидел? Не было такого.
И кому какое дело, что у этого красавчика глаз дурной?
Вроде бы всем парень хорош, деревенские девчонки обмирают от его вида… неужели не замечают, как страшно он глядит? Словно грубо берет за плечи — и надо вырваться, не поддаться…
Как хорошо было без него на постоялом дворе! Хозяева добрые, работа не тяжелее, чем дома, люди вокруг новые — интересно же! Когда Айки шла сюда — побаивалась ящеров. А увидела утром в окошко, как хозяйский сын с ящерком с прогулки прибежали и мальчуган приятеля до сарая проводил, так бояться перестала. Недавно по просьбе хозяйки заскочила в сарай, спросила: «Все ли в порядке?» А они так смешно зашипели: «Вссе хорошшо…»
И Дождик их не боится, вон как играл с Первым Учеником!
Нет, вот что бы Кринашу сказать: «Ступай, Хиторш, домой. У меня уже двое работников: Дождик и Айки!»
Хотя… Айки ведь не знает, надолго ли здесь Дождик! Он тут человек чужой. Может, завтра и уйдет.
Почему-то эта мысль так огорчила Айки, что новая слезинка скатилась по щеке. А вроде справилась уже со слезами!
И тут из-за окошка послышался голос Дождика. Негромкий, не поймешь даже, о чем он говорит (ставни-то закрыты, зима же, вот и плохо слыхать).
Вот вроде и не с нею, Айки, он разговаривает — а до чего утешительный голос! Добрый такой…
Дождик замолчал, ему ответил Кринаш. Хозяин говорил громче и разборчивее:
— А ты, паренек, надолго сюда?
Слезы сразу высохли. Айки оставила котел и кинулась к окну.
Подслушивать нехорошо? Ну и пусть. Айки обязательно надо узнать, что ответит Дождик.
И она услышала:
— Да я и сам не знаю, хозяин.
— Не знаешь? Стало быть, просто бродяжишь?
— Вроде того.
— Зимой скитаться — дело паршивое. По себе знаю. Сам когда-то ходил от деревне к деревне, пока меня один наемник в ученики не взял. Где ты зимой работу сыщешь? Оставайся хотя бы до весны!
Дождик молчал. Айки затаила дыхание.
И тут в беседу мужчин ворвался неприятный, резкий голос:
— Ты бы, Кринаш, спросил лучше: будет ли парнишка жив к весне?
«Бабка Гульда!» — охнула про себя Айки, сжав кулачки так, что ногти вжались в ладони.
Мужчины ошарашенно молчали. Затем заговорил Дождик — тихо, неуверенно:
— А… а что, это по мне видно?
— А ты как думал? Вашего брата по глазам признать можно, если глянуть умеючи. Сколько тебе жить-то осталось?
— Ты же сама сказала, — горько откликнулся Дождик. — До весны…
Сизый был доволен — тягучим, длинным удовольствием, от носа до кончика хвоста.
Ему, совсем молодому ящеру, еще не избывшему детскую черноту (только голубовато-сизые разводы бегут по чешуе, обозначая будущий цвет), доверено было учить язык людей. Потом пойдут переговоры из-за Дивной Купели (которую люди называют Смрадной Трясиной), и тогда он, Сизый, будет голосом всех ящеров. И Ловец Ветра. И Первый Ученик.
Только что к ним приходил вожак человеческих воинов. Ящеры вели с ним разговор. Хороший, понятный. Вожак-человек разрешил троим ящерам охотиться в его угодьях. Ящеры и так охотились, но разрешение, данное чужому, пришлому, — это для них важно.
Их пригласили посетить человеческую берлогу… как она называется? Не вымолвить!
— Первый, — прошипел Сизый ученику, — как называется человечье логово, куда нас звали?
— Крепоссть, — без запинки ответил малыш.
Первый в жизни Сизого ученик — и такой умница!