Солдат идет за плугом
Шрифт:
Это напоминало безмолвие тех городков, которые подразделение брало штурмом в первых боях на немецкой земле.
Но тогда была война и немцы боялись насилия. Солдаты сновали по улицам, заглядывали в дома — нигде ни души.
А теперь война была окончена, да и жители не покидали села, а просто не показывались. Село молчало.
Долго гадали четверо советских воинов и больше всех — их молодой командир, сержант Тариф Асламов: что бы такое сделать, как бы разбить это тягостное молчание.
Прикидывали по-всякому. И уже придумали было кое-что на завтра, когда где-то поблизости
Мирная радость этого душистого майского вечера сразу сменилась тревогой.
Чужая страна…
— Где Юзеф? — тотчас спросил Асламов.
Через несколько секунд четверо бойцов, держа винтовки наперевес, выбегали из ворот замка, украшенных железными львами. Снова грянул оглушительный выстрел.
— Ложись! — вполголоса резко скомандовал сержант, а сам кинулся вперед. Но солдаты побежали за ним.
В прохладном весеннем воздухе едко запахло порохом. Из сумрачной низины, где лежало молчаливое село, доносился не то стук колес, не то скрип… Залаяли собаки. В эту минуту все вдруг заметили Юзефа Варшавского. Он стоял, опустившись на одно колено, у самой траншеи, окружавшей замок.
По тому, как он держал винтовку, видно было, что он и стрелял с колена.
— Что случилось? В кого стреляешь? — строго спросил Асламов.
— В траншею забрался враг, — спокойно произнес Юзеф, напряженно вглядываясь в темноту и по-прежнему целясь. — Вон он залег.
Асламов не дал ему договорить.
— Встать! — загремел он. — Руки вверх! — и, не дожидаясь ответа, прыгнул в траншею.
Подбежавшие солдаты увидели, что Гариф тащит за шиворот какого-то человека, судя по всему — немца.
— Посмотрите кто-нибудь, не осталось ли чего в траншее, — приказал сержант, — а ты, Григорий, разберись — кто, откуда. Кажется, цел, не ранен.
— Расстрелять — и баста, — пробормотал Варшавский, с ненавистью глядя на немца. — Какой-нибудь эсэсовец, наверное убийца, пся крев! Что ему нужно в окопе, ночью?
— О-о-о… — выдохнул немец, и в этом стоне был слышен смертельный страх.
Григорий Бутнару спросил его что-то по-немецки. В это время другой боец вылез из траншеи с солдатским одеялом в руках. Асламов приказал накинуть одеяло на плечи дрожащего немца, и бойцы двинулись обратно, к замку.
Варшавский повернулся ко всем спиной и остался снова один — на заросшем сорной травой, истоптанном бруствере.
Когда солдаты, войдя во двор, подошли к левому крылу замка, немец вдруг стал клясться, что он не эсэсовец. Он — простой столяр, на фронте не был, работал почти все время на железной дороге по ремонту вагонов; вот у него и документ есть…
Не бритая много дней щетина, усы и густые брови чернели на его пожелтевшем лице, закрывая его чуть не целиком.
— Как тебя зовут? — спросил сержант по-русски и уже более мягким тоном.
Немец медлил с ответом. Заметив старика в жилетке — тоже немца по виду, спокойно стоявшего у сторожки с метлой в руках, он с интересом вгляделся в него и словно приободрился.
— Фриц… — невнятно проговорил он наконец, уставясь в землю, — Фриц Хельберт. Я шел домой, к семье… Это километров двести пятьдесят отсюда… Но я боялся,
Страх снова прошел дрожью по его телу.
— А ну, хлопче, покажи руки! — вмешался Онуфрий Кондратенко, который все время, не спуская глаз, смотрел на задержанного. Тот с готовностью вывернул большие мозолистые ладони и подержал их так — всем напоказ.
— Фриц-то полностью буде Фридрих, знаешь? — оживленно начал было Кондратенко, подойдя к сержанту. Но Асламов, крутой и вспыльчивый нрав которого был хорошо известен солдатам, уже снова посуровел. Хмуро и недоверчиво глядел он куда-то мимо, поверх сильных рук немца.
— Про-ле-тарий! — раздельно и многозначительно произнес Кондратенко, которого солдаты, как человека пожилого, звали "батей". — Столяр — ото добре, — прибавил он, соображая что-то про себя, — так он, может, и сундучки мастерить умеет?
Бутнару перевел вопрос Онуфрия.
Немец, ошалев от радости, закивал головой, стал показывать жестами, как он будет забивать гвозди, строгать…
Но сержант досадливо махнул рукой и велел прекратить эту комедию.
— Иди на мансарду! — прокричал он немцу в самое ухо, словно глухому. — Там и будешь жить. Получишь инструмент и все, что надо, будешь делать нам сундучки.
— Ступай, отведи его наверх, Иоганн! — обратился Гариф к старику с метлой, кивнув на чердак.
Старик вытянулся, как по команде, повернулся и исчез за дверью сторожки; он вернулся сейчас же, неся в руках зажженный фонарь "летучая мышь". За ним выбежала, стараясь уцепиться за его руку, маленькая девочка.
— Пашоль! Vorwarts! [25] — крикнул он Фрицу и, чеканя шаг, двинулся вперед, хотя девчушка очень мешала ему, сбивая его с ноги. — За мной!
Миновав несколько коридоров и комнат замка, они очутились в просторном холодноватом зале. Иоганн на мгновение приостановился, машинально оправил свою жилетку, поднял фонарь на уровень плеча и пошел дальше уже на цыпочках. Из темноты выступили висящие на стене портреты, из тяжелых рам глядели четыре хмурых мужских лица. Судя по одежде, прическам, бородам это были люди разных эпох. Первые трое из них сжимали в руках мечи.
25
Вперед! (нем.).
Иоганн остановился, подняв фонарь повыше. Казалось, он близоруко вглядывается, распознавая человека, изображенного на третьем портрете.
— Der alte Baron! [26] — прошептал он тревожно, моргая красноватыми, без ресниц веками.
Молодой немец уставился на четвертый портрет, где был изображен человек без шляпы, с нахмуренными густыми бровями и курчавыми бачками, широкоплечий и сухощавый. Подтянутым, спортивным видом он напоминал не то охотника, не то туриста.
26
Старый барон! (нем.).