Солдат идет за плугом
Шрифт:
— Пашоль! — услышал Хельберт возглас старика; он еще несколько секунд постоял перед портретом и заторопился вслед за Иоганном, который уже подымался по деревянной лесенке на мансарду.
Случилось все это недели через две после прекращения огня. Просторные помещичьи поля, покинутые хозяевами — прусскими юнкерами, кажется, никогда еще не зеленели так пышно. Пошли в рост озимые, картофельная ботва уже просила первой прополки. Широкие, кое-где волнистые поля… И стоило на мгновение забыть о недавних ужасах войны, как все вокруг начинало казаться мирным под этим ясным летним небом
Несколько солдат, направленных сюда батальоном в помощь населению на время полевых работ, расположилось в старинном готическом замке, владелец которого, барон, бежал куда-то на Запад. В этой серой гранитной крепости они устроили себе жилье, столовую; во дворе были конюшни, амбары и прочие службы.
И вот наконец стали появляться немки (мужчин в деревне было мало) — боязливые и в то же время любопытные…
Старый замок на холме они, словно сговорившись, стали с первого же дня называть "Stab" [27] , каждого солдата величали "Herr Kommandant" [28] .
27
Штаб (нем.).
28
Господин комендант (нем.).
— О, бачите, хлопцы, — поучал Кондратенко, — немцы не дурни: сразу поняли, с кем дело имеют: "Герр комендант"! Говорил я вам? Для немца хворма — все! Сапоги чтобы были начищены, пуговицы блестели, морда бритая каждый день. Хворма, братики! Ну как, земляк, — обратился он к Бутнару, — верно, не ждал такого почета?
— "Герр комендант", — повторил Григорий Бутнару, явно не разделяя восторга "бати". — Это Гитлер приучил их стоять навытяжку перед каждой парой погон, вот они и тянутся. Те были военные и мы тоже — военные. По-моему, они не очень-то понимают, какая тут разница.
— А я боюсь, что эти бабы просто смеются нам в глаза. Издеваются над нами… Вот, мол, один "господин комендант" убрался, а другой сел на его место! Вот я чего боюсь! — с горечью заметил Вася Краюшкин.
— А, глупство! Каждая послала стрелять в нас мужа, альбо сына, альбо брата, — повернул разговор на другое Юзеф Варшавский и поставил точку. — Ведьмы — и баста!
Солдаты не вдавались особенно в рассуждения — хорошо это или плохо, махнули рукой: штаб так штаб, комендант так комендант. Побольше бы хлеба вырастить! Ведь даже сюда забредали беспризорные ребята из только что освобожденных районов.
И хотя эти мальчишки с красноармейскими звездочками, нацепленными на шапки, разгуливали с независимым видом туристов, собирающих каски, пряжки, значки и прочие военные реликвии, солдатам сразу бросались в глаза котелки, надежно привязанные у каждого из них к поясу и с недетской заботливостью вычищенные до блеска.
Бродили с сумками через плечо поляки и польки из пограничных областей — по нескольку человек вместе, — искали прошлогоднюю картошку на заброшенных полях, сахарную свеклу, росшую тут повсюду, и грызли ее сырую, ели вареную,
А жители Клиберсфельда пока что кормились солдатским хлебом, привезенным из России.
Дела пошли неплохо. Вскоре удалось наладить и питание, даже легче чем можно было ожидать, а ведь это был сложный вопрос.
Берта Флакс — плотная крестьянка лет сорока — с самого начала попросилась в кухарки. Муж у нее в первые месяцы войны с Россией пропал без вести на Восточном фронте, оставив ее с кучей ребят (потому, может быть, она и была так отзывчива к чужому горю). Она быстро взяла хозяйство в свои руки, и никто не смел ей перечить: было известно, что Берта женщина справедливая, но крутая, если виноват — лучше ей не попадайся. Впрочем, она и в деревне заправляла многими делами строго и властно.
Правда, с солдатами она держалась совсем по-иному, бойцы не раз удивлялись этому, не понимая причин такой разницы: на притворщицу она не была похожа, нет, в этом никто ее не подозревал. Покорной, смиренной ее тоже нельзя было назвать, и робость никак не вязалась с обликом Берты. И все-таки что-то вроде этого было в ее приглушенном голосе, в потупленном взгляде, который она не отрывала от земли, когда говорила с солдатами. Во всем остальном сказывался ее неизменно суровый, твердый характер.
Ровно в семь, после завтрака в столовой замка, женщины должны были отправляться в поле. Берта появлялась на пороге, и солдаты невольно поторапливались запрягать лошадей. И только когда длинные фуры, битком набитые людьми, выезжали гуськом из железных ворот замка, взгляд поварихи немного смягчался.
С первых же дней солдаты убедились, что, в общем, немки — женщины работящие, старательные. Берта же каждой порознь знала цену. Она хоть и редко выходила в поле, но ей все было известно. Слов нет, за ужином каждая получала свою порцию, как бы ни работала и что бы ни натворила, но повариха умела так подать, что у провинившейся кусок в горло не шел.
Одна только Эльза Фишер отваживалась ей возражать.
Кто из жителей Клиберсфельда не помнил, какой была Эльза перед войной? На эту маленькую, неприметную девушку в родной деревне никто не обращал внимания. И вдруг в нее с первого взгляда влюбился парень из соседнего села — добродушный, высокий и стройный, как тополь, Карл. Прошло немного времени, и Эльза, к удивлению односельчан, стала невестой, а потом — счастливой женой Карла Фишера. И только тогда все припомнили, что девушка отличалась необыкновенным трудолюбием, честностью и множеством других достоинств, и это открытие наполнило людей уважительным дружелюбием к Эльзе и признательностью к Карлу.
Счастье снизошло на Эльзу нежданно, но так же внезапно рухнуло. Летом 1941 года Карл был мобилизован, а через две недели Эльза уже получила известие, что он убит. Она не рыдала, не стонала, но словно стала еще меньше ростом. Да, она стала меньше, сжалась, замкнулась в себе, окаменела.
Только когда в Клиберсфельд прибыла маленькая команда советских солдат во главе с сержантом Асламовым, она словно очнулась: в ее родное село пришли хозяйничать солдаты вражеской страны, той страны, где погиб ее добрый Карл.