Солдат идет за плугом
Шрифт:
Григоре остановился. Он только теперь понял, что правильно поступил, отпустив Кристль. Никогда они больше не встретятся. Так надо. Надо, как бы ему ни было тяжело.
Быть может, она сердится на него, самолюбие ее оскорблено, а может быть, это ребячество… Пусть уж лучше так, заранее. Легче будет расставаться. Привыкнет. Ведь все равно скоро разлука…
Сбор урожая был в самом разгаре.
Кто бы мог заметить в такое горячее время, что происходит между Григоре и Кристль? Никто, кроме ее матери.
Фрау Блаумер сразу уловила перемену. Мать остается всегда матерью. Неизвестно,
Однажды в свободное время она, будто невзначай, позвала Кристль заглянуть вместе с нею в кузню.
— Там работает один молодой немец. Мне нужно повидать его, да и тебе стоило бы познакомиться с ним. Фриц Хельберт зовут его. Может быть, ты видела его когда-нибудь в замке? Брюнет, впрочем, довольно недурен собой; после войны изображает из себя рабочего. Хочет, видите ли, заработать немного хлеба для… ха-ха-ха! для семьи!.. Рабочий, видите ли!.. А я больше чем уверена, что этот Фриц Хельберт вовсе не женат и никак уж не рабочий…
Кристль обняла мать и со слезами на глазах умоляла оставить ее; ей не хочется идти туда, лучше отдохнуть дома в этот свободный день.
— Нет, ты пойдешь со мной! — фрау Блаумер быстро погладила ее по голове, пристально глядя на дверь.
Кристль с ужасом заметила в глазах матери холодный, безжалостный блеск.
— Скорей, скорей одевайся, некогда время терять.
И вот опять, который уже раз за эти дни, фрау Блаумер очутилась в кузне. Кристль тоже вошла, но остановилась у двери, устало глядя наружу, на деревню, слабо озаренную сумрачным светом осеннего дня.
— Griiss Gott, mein Schmied! — приветствовала опять фрау Блаумер кузнеца с бодростью уверенного в себе человека. — Все подковы мастерите?
Хельберт опустил молот. Он спокойно взглянул на фрау Блаумер, остановил недоумевающий взгляд на девушке, стоявшей у двери, потом, словно про себя, ответил на приветствие. Видно было, что он все знает наперед и никакой поступок этой женщины не застанет его врасплох. Только приход девушки в кузню, видимо, озадачил его. И Хельберт стал еще усерднее и сосредоточеннее бить молотом. По тому, как он держался, видно было, что опасения, которые вызывала в нем прежде эта женщина с энергичным лицом, дело прошлое и он не боится ее. Теперь уж у него ничто из рук не выпадет — ни рубанок, ни молот. Он будет работать, пока жив. Ничего он не требует от жизни, кроме права трудиться, трудиться изо всех сил. Так он воздвигнет непроницаемую стену, сквозь которую не пробьется из прошлого ни один звук. Не пробьется, все заглохнет навсегда… навсегда…
— Дороги раскисли, уважаемая фрау! Настала дождливая осень, — проговорил вдруг Хельберт, слегка опираясь на рукоятку молота. — Хлеб сложен в поле, вся работа там еще. Видите ли, крестьянин недаром считает, что урожай собран только тогда, когда он лежит у него в амбаре. Вот и нужны подковы, уважаемая фрау…
Взгляд кузнеца скользнул к двери, потом на улицу через голову девушки, которая стояла на пороге, несколько успокоенная услышанным разговором.
Хельберт постоял, потупившись, изредка
— И эти плуги, что валяются у стены, тоже надо починить. Кончить бы вовремя пахать и посеять озимые… Работы хватает, жаловаться не на что, уважаемая фрау. Потом придется еще перетянуть шины на колесах, заменить несколько осей, кое-где — втулки.
Хельберт вдруг замолчал, потом опять начал постукивать молотом, по уже в новом ритме, и тихо прибавил, словно для одного себя:
— Хочешь не хочешь, а две фуры придется к зиме заново отремонтировать.
При этих словах фрау Блаумер кинула быстрый взгляд на дочь, затем крадучись, словно почуяв добычу, подошла к кузнецу.
— Не спешите, любезнейший, с этими фурами, — тихо, но раздельно проговорила она, окидывая взглядом кузню. — Ничего этого не будет. Вы слышите? Не будет!
Женщина отступила, словно для того, чтобы лучше разглядеть его, и окинула взглядом с головы до ног.
— Вы не для того явились на свет, чтобы чинить фуры. Да, молодой человек, вы перепутали. Вы должны строить виселицы. Вас для этого послали сюда, и вы будете делать ЭТО, а не ковать подковы!
Кристль вздрогнула. Несколько мгновений она растерянно переминалась у двери, не зная, что делать, потом в отчаянии переступила через порог и выбежала наружу.
— Кристль, назад! — приказала почти мужским голосом фрау Блаумер.
Она сделала несколько шагов к двери, глядя пустыми глазами на улицу, и, внезапно обернувшись, стала перед кузнецом.
Фриц бросил готовую подкову в кучу, вытащил клещами из пасти горна новый кусок раскаленного докрасна железа и начал оттягивать его на ребре наковальни.
— Вы не будете ковать подковы, молодой человек, — крикнула фрау Блаумер, неожиданно вцепившись в его руку. — У вас иная миссия в Клиберсфельде, я это хорошо знаю, и вы не будете ковать подковы. — Хотя она говорила громко, казалось, что она не разжимает зубов.
Хельберт сделал усилие, пытаясь вырвать у нее свою руку.
"Что она, не видит, что железо стынет? Не знает, что ли, как туго с углем?"
Но он не успел еще и разу ударить молотом, как фрау Блаумер опять крепко схватила его за руку.
— Ты не будешь делать подковы! — прохрипела она с угрозой.
Но Фриц, хотя и расслышал смутно в ее словах что-то очень зловещее, даже страшное, сохранил присутствие духа.
"На ту сторону, — думал он спокойно, — ей никогда не Попасть". И внезапным движением он отстранил ее от наковальни. "Главное вот это: чтобы она была подальше от его наковальни".
— Вон из кузни! Вон, слышишь! Вон… — прошипел он сквозь зубы, хватая ее дрожащими пальцами за локоть.
Фрау Блаумер очутилась на улице. Вход в кузню загородил кузнец в брезентовом фартуке с небритым, обожженным лицом и большими мозолистыми руками. Это и злило ее больше всего.
— Ах, вот как? Ну ладно же, негодяй! — прошептала она, задыхаясь. — Эти руки делали не только подковы да сундучки… Нам тоже кое-что известно…
Казалось, однако, что Фриц не слышит ее слов. Он напряженно глядел вдоль улицы, по которой приближалась к кузне стройная женская фигура.