Солдат великой войны
Шрифт:
Послышался шум приближающегося автомобильного двигателя. Офицеры принялись охорашиваться, некоторые забегали взад-вперед. Все это напоминало происходящее на сцене перед поднятием занавеса и появлением слона в «Аиде».
– Собаки, – пробурчал кто-то, судя по всему, про офицеров, но тем не менее – даже без приказа – солдаты вытянулись еще сильнее и застыли.
Штабной автомобиль катил по узкой извилистой дороге, уже миновал альпийскую деревню и остановился перед последним крутым и засыпанным снегом подъемом. Алессандро никогда не видел, как автомобиль поднимается по заснеженному склону. У этого на ведущие колеса надели цепи, и они вгрызались в утрамбованный на дороге снег.
Несмотря на молодость, генерал воевал в горах уже много лет, и его интересовал не антураж, а пополнение. Они стояли по стойке «смирно», но в людях все равно чувствовалось замешательство и недоумение. С другой стороны, он давно привык к великолепию горных пиков.
Поняв, что придется кричать, чтобы перекрыть шум работающего двигателя, он дал команду водителю выключить его. Теперь кроме редкого шипения локомотива остался только вой ветра. Над ними пролетал ястреб, и генерал заговорил, лишь когда птица скрылась из виду, указав тростью в то место на небе, где только что парил ястреб.
– Вы его видели? – он имел в виду ястреба. – Это любопытно. Множество ястребов по-прежнему живут здесь. Они не кормятся мертвечиной. Летают над нами, словно мы недостойны их внимания, и в их мире, где время течет иначе, так, наверное, и есть. Невозможно поверить, но в горах скоро настанет тишина. Мы с нашими винтовками и пушками уйдем, как и пришли, а ветер и деревья останутся до скончания веков. Этот бело-серебристый, который летал над нами, отправился на север, вверх по долине. Там подумают, что это я его послал, потому что именно туда я собираюсь послать вас. – Он повернулся на север, вытянул руку, а потом на три четверти развернулся обратно. Получилось эффектно, он словно показывал, что понимает суть парадоксов и противоречий.
– Этот хребет, на западе, – он указал на белые вершины над деревьями, – тянется до самого Инсбрука. – Между ним и таким же на востоке, чуть дальше к северу, расположен Бреннеро. Кто-то из вас мог проезжать Бреннеро по пути в Мюнхен или Варшаву. Мы направляемся в ту же сторону, в сторону Инсбрука, потому что никакого другого пути просто нет. Если мы пойдем через долину, нас встретят огнем, но, к сожалению, мы можем идти только прямо с минимальным полем для маневра. Я бы и сам предпочел обойти их c фланга, через Норвегию или Черное море, но мы не англичане, и такой возможности у нас тоже нет. Для нас существует только прямая дорога вверх по спине верблюда и вниз по его шее. Они знают, что мы идем, и перегородили этот маршрут окопами, минными полями, огневыми позициями. Все это достаточно сложные произведения искусства, по крайней мере, когда дело касается немцев. Если они строят окоп, то позади него появляется много окопов, точно струны на цитре. Если вы видите проволоку, она означает, что это мины. И их никогда не устроит один ряд проволоки. Они предпочитают много рядов. В конце концов, именно они изобрели торт «Захер», правда? Вы можете задаться вопросом, почему я могу посылать вас умирать, прорываясь через их слоеный торт, особенно если мы знаем, что в горах снова воцарится тишина, что бы мы ни делали. И почему я отдам приказ расстрелять вас, если вы откажетесь выполнять это бессмысленное задание? Все достаточно просто. Если я сам откажусь от этого неприятного дела, меня тоже расстреляют. И так идет с самого верха, и вы знаете не хуже меня, что первых лиц государства, если они сдадутся, расстреляют те самые люди, которых они приказывали расстреливать за сдачу. Этот ребус легко решить, стреляя только в людей на другой стороне. Именно по этой причине война продолжается и продолжается. Хотя весь мир может сойти с ума, мы сохраним наше душевное здоровье, делая все медленно и постепенно. Я прошу вас идти в Инсбрук. Каждый метр будет защищаться, и за каждый метр кто-то умрет, но мы сохраним наше душевное здоровье, придавая каждой частичке земли искусственную стоимость. Человечество в своей истории это уже проходило. Купцы измеряли свои жизни числами, и их всегда отличала большая разумность по сравнению с теми, кто искал правду. Как купцы, мы будем измерять нашу разумность искусственными стандартами: занятой землей и прожитыми днями. Я отвечаю перед Римом за захват территории, и этого я изменить не могу. Я несу ответственность перед вами за сохранение ваших жизней, и это я менять не хочу. Я делаю все возможное, чтобы сохранять равновесие между первым и вторым. Мы не устраиваем таких мясорубок, какие случаются внизу. Это горы, разреженный воздух, и по количеству нас меньше. И север не бесконечен. Там, где заканчиваются горы, начинается Германия. Если вы выживите, то будете помнить, что побывали там. Вспомните об этом через пятьдесят лет в каком-нибудь тихом месте, окруженные детьми, и ни один не будет знать той глупости, которая выпада на вашу долю, но все будут готовы начать все заново.
Он помялся.
– А если вы навсегда останетесь в этом месте… Что ж, воздух здесь чудесный, так же, как и резкий приход темноты, равно как и холод. Днем, при свете, с меняющимся небом, не найти другого такого места, где так бурлит жизнь. Ночью или в бурю кажется, что это тоннель к смерти. Поймите меня правильно. Я хочу, чтобы враги забили этот тоннель так, чтобы для нас не осталось свободного места, но, если уж вам не удастся вернуться к столику в кафе на площади, лучшего места для смерти в этом мире нет. И я хочу сказать, что вы практически у ворот.
Через три часа марша они свернули с дороги в заваленный мокрым снегом сосновый лес, за которым начинались луга, в конце концов приводящие к Инсбруку. Впереди они видели итальянские фортификационные сооружения и траншеи, дальше – австрийские.
В лесу оказалось тесновато: среди деревьев уже расположились тысяч двадцать солдат, и, судя по всему, находились они здесь достаточно давно. Алессандро видел палатки, поленницы, крытые галереи вокруг обустроенных кострищ. Но солдаты не срубили ни единого дерева, потому что они скрывались от вражеских наблюдателей и уменьшали урон, который могли нанести снаряды.
Бригаду Алессандро разделили на батальоны, роты, взводы и выдали палатки из парусины песочного цвета. Солдаты привязывали растяжки, при необходимости удлиняя их, к стволам и ветвям, чтобы как можно больше поднять и натянуть крышу. В итоге густонаселенный лес, полностью лишенный кустов, превратился в лабиринт извилистых дорожек, которые прокладывались в обход паутины растяжек вокруг каждой палатки.
Полевые кухни и отхожие места располагались в неприятной близости друг от друга на маленьких полянах. Полевая кухня Алессандро работала на полную мощность, чтобы накормить всех tortellini in brodo [68] . Гварилья говорил, что Италия вступила в войну только по одной причине: чтобы увеличить производство тортеллини. И хотя бульон мог быть водянистым, а в тортеллини хватало посторонних примесей помимо мяса, еда всегда была горячей, а в горах все горячее ценится высоко.
68
Tortellini in brodo – тортеллини в бульоне (ит.).
Алессандро облюбовал себе место в углу десятиместной палатки. Ни с кем не хотел знакомиться, слишком устал, да и знал, что это напрасный труд: они погибнут или исчезнут, как все, с кем судьба свела его на фронте. Хотя он и поболтал с миланцем, произошло это случайно. Миланец выглядел как Алессандро, но тот полагал, что миланец круче, более заматерелый, старше годами, дольше прослуживший в армии. Не отдавая себе отчета, каким стал он сам, Алессандро ошибся. Говорили они с легким презрением друг к другу и излишне многословно.
Когда все выстроились в очередь за супом и хлебом, пошел снег. Почти первые в очереди, Алессандро и миланец, независимо друг от друга, съели суп, убрали хлеб в карман и побежали в сортир. Сквозь шипение снега из-за парусиновой перегородки донесся голос: «Как логично, что два парня, знающие толк в украшении «русских горок», быстро съедают суп и кладут хлеб в карман, но, даже если на гражданке у нас была одна профессия…
– Побочное занятие, – перебил Алессандро. – Для меня это было всего лишь хобби.
– Естественно, – ответил миланец, какое-то время спустя, благодаря взрывному характеру армейской еды, больше он говорить не мог.
Вымыв миски и ложки, они направились по снегу к палатке, где нашли только молоденького паренька, который слишком плохо себя чувствовал, чтобы есть. Вытащили свитера из вещмешков, засунули вещмешки обратно под койки и улеглись поспать. Холода поначалу не чувствовали, но, когда ушло тепло бульона, начали дрожать и достали одеяла.
– Мясной бычок, – внезапно объявил миланец. – Я был мясным бычком.