Солдаты вышли из окопов…
Шрифт:
Ночью двадцать четвертого октября Ленин пришел в Смольный. В одной из комнат он снял с себя пальто, шляпу и парик, выслушал донесения. Потом вышел из комнаты и быстрыми шагами направился по длинному коридору, тускло освещенному высоко подвешенными электрическими лампочками. Около дверей класса, где разместились красногвардейцы, он встретил Ивана Петровича в коротком пальто, опоясанном ремнем с двумя подсумками, и с винтовкой в руке.
— Здравствуйте, Иван Петрович! — приветствовал его Ленин.
— Революционный привет, товарищ Ленин!
— Дежурите?
— Нет, Владимир Ильич.
— Очень хорошо! А скажите, зачем отряд?
— По вызову Военно-революционного комитета! Самый момент тут быть.
— Полагаете, самый момент? — Ленин близко придвинулся к Ивану Петровичу. — А ваши товарищи как думают?
— Владимир Ильич! Да мы дождаться никак не могли, ей-богу! Не призови нас партийный центр, сами бы двинулись… Нельзя больше ждать, а то сомнут.
— Нельзя, нельзя! Совершенно верно: промедление смерти подобно. Только помните: раз выступаем, так уж надо идти до конца, отступать некуда!
— Никто не отступит, Владимир Ильич! Ветром на них кинемся!
— Вот, вот, — улыбнулся Ленин, — очень хорошо сказали — «ветром кинемся»!
Иван Петрович распахнул двери комнаты Красной гвардии, наполненной вооруженными рабочими, по-военному подтянутыми.
— Разве такой народ удержишь?
— Какие молодцы! Приятно смотреть! — сказал Ленин.
В начале октября Карцев приехал в Петроград. Эту поездку устроил ему Мазурин, которого Иван Петрович в последнем письме просил прислать на Путиловский опытных в военном деле большевиков.
Иван Петрович радостно принял Карцева и предложил поселиться у него.
— Обучай путиловцев военному делу, чтоб в случае чего не хуже солдат могли драться.
Карцев взялся за дело круто и страстно. Учил рабочих рассыпному строю, стрельбе, наступлению, применению к местности — всему тому, что сам так хорошо изучил за время войны. Они охотно подчинялись ему, хотя некоторые ворчали — трудно было привыкать им к солдатской дисциплине, говорили, что и без военной науки пойдут грудью в решительный час. Но скоро учеба захватила всех, и карцевский отряд оказался по военной подготовке первым на заводе.
Карцев писал часто на фронт, сообщал Мазурину о том, что делается в Петрограде, иносказательно советуя быть наготове. Карцева, как и всех, кто его окружал, охватывало жгучее нетерпение: когда же последует приказ о выступлении? Казалось, брось искру — и сразу вспыхнет пламя восстания. И когда наконец Карцев получил приказ идти со своим отрядом в Смольный, он облегченно вздохнул: труднее всего было ждать.
Он вел отряд по улицам беглым шагом — рабочие спешили, жажда решительного боя томила их.
В Смольном они присоединились к другим отрядам. Карцев поднялся по лестнице. Всюду на широких площадках были расставлены столы, заваленные свежеотпечатанными листовками и газетами. Их раздавали представителям районов и военных частей, грузили в автомобили, стоявшие во дворе.
Со всех сторон стекались к Смольному красногвардейские отряды. У колоннады выходных дверей несли караул матросы.
Проходил короткий октябрьский день. Календарь показывал двадцать пятое число. Кольцо революционных войск все туже стягивалось вокруг Зимнего. У Александровского сада расположился броневой дивизион. Трехдюймовые орудия глядели на Зимний из-под арки Главного штаба. Со стен Петропавловской крепости орудия также были нацелены на дворец. Ревельский матросский отряд занимал Троицкий мост, павловцы грозили со стороны Мойки, а рабочие отряды плотно окружали дворец, где, как крысы, спасающиеся от наводнения, засели члены Временного правительства, покинутые Керенским, сбежавшим из Петрограда.
Воинские части покидали Зимний. Ушли самокатчики, за ними казаки. Юнкера притаились за баррикадами перед дворцом и постреливали, если видели кого-нибудь на пустынной площади, посреди которой сиротливо высился на Александровской колонне ангел с крестом.
Без выстрела сдался штаб военного округа, и министр Кишкин вместе с новым главнокомандующим, назначенным Керенским, — генерал-майором Багратуни — в полной растерянности пробрались в Зимний доложить правительству о сложившейся обстановке.
Был уже вечер. Прожектора освещали слепящими лучами Дворцовую площадь, одиночные фигуры поспешно перебегали ее. Тяжелый грохот донесся с Невы, — стреляла «Аврора». Второй орудийный залп раздался со стороны Петропавловской крепости.
Начался штурм дворца.
Карцев повел путиловцев через площадь. Свистели пули, трещали пулеметы. Но рабочих уже нельзя было остановить. Они шли в рост под огнем, с винтовками наперевес. Пожилой рабочий повернул к Карцеву гневное лицо:
— Я шел здесь двенадцать лет назад, девятого января пятого года. Тогда не дошли до дворца, теперь — дойдем!
— Вперед, товарищи, бегом! — скомандовал Карцев и первый бросился к баррикадам.
Обгоняя его, радостно крича «ура», бежали вперемежку рабочие, солдаты, матросы. Баррикады были сложены из длинных поленниц. Штурмующие воины революции их раскидывали, прорываясь к дворцу. За баррикадами никого не было — юнкера укрылись в Зимнем. Карцев прикладом ударил в дверь, она подалась. Потоки людей ворвались в вестибюль. Сверху стреляли юнкера. Слышались взрывы ручных гранат, частые выстрелы, крики, стоны раненых. Карцев вместе с рабочим бежал вверх по широкой мраморной лестнице, стреляя навскидку. Наверху открылась анфилада залов. Старый седой лакей в белой ливрее с золотыми позументами сидел на стуле возле двери и стеклянными глазами смотрел на красногвардейцев. Ему что-то крикнули, он устало повернул желтое лицо в белых бакенбардах и опять понурился, похожий на большую моль, сидящую на истлевших вещах.
Вот и большой зал, отделанный малахитом. Посреди — длинный стол, покрытый зеленым сукном, на нем в беспорядке сваленные портфели, бумаги… Люди в черных сюртуках — среди них двое-трое военных — растерянно столпились в углу.
Мазурин не спал уж несколько ночей. Он сидел возле «Юза» в помещении армейского комитета и ждал. Рядам был Казаков. Они знали, что в Петрограде начинаются важные события, которых на фронте ожидали с таким же напряжением, как и во всей России. В комитете собралось много людей, никто не хотел уходить, все ждали вестей из столицы. Один лишь Казаков, привыкший за годы офицерской службы к суровой выдержке, казался спокойным.