Соленое озеро
Шрифт:
— Получили ли вы письмо от миссис Рэтледж, вашей матушки? — осведомился пастор.
— Вчера я получил письмо, — уклончиво ответил молодой человек.
— И от мисс Маргарет, вашей сестрицы?
— И от нее получил письмо, — сказал Рэтледж.
И не без поспешности он заговорил о другом.
Еще не сели за стол, а уже все чувствовали себя очень неловко. Отец д’Экзиль с удовольствием констатировал, что нисколько не ошибся в этом отношении насчет способностей своего гостя.
«Она скучает, — говорил
Отец д’Экзиль был неумолим. Едва подали первое блюдо, как он завел разговор об Эмерсоне. У него была двойная цель: прежде всего вывести из терпения Аннабель, не переносившую всего, что близко ли, далеко ли напоминало проповедь, а затем — отомстить Гуинетту за маленький перевес, который тот имел над ним накануне, на берегу Иордана, когда они спорили об Игнатии, о Франциске-Ксаверии и о Бобадилле.
Он в полной мере достиг того, чего хотел. Перед удивленным и все одобрявшим Гуинеттом он прочел целую лекцию о «Доверься самому себе» опасного американского мистика. Он закончил сравнением с Фенелоном и восторженно процитировал обаятельный отрывок:
«Что могли бы сказать мне Кальвин или Сведенборг, когда я весь горю чистой любовью и проникнут глубоким смирением? Основанная на авторитете вера — это уже не вера... Откуда же этот культ прошлого? Века — это заговорщики, воюющие с величием и здоровьем души. Человек не смеет сказать: „я думаю, я знаю“, но приводит слова какого-нибудь святого или мудреца.
В присутствии былинки или распускающейся розы он чувствует смущение. Розы, растущие у меня под окном, мало заботятся о древних розах, даже самых прекрасных; они суть то, что они суть; сегодня они живут в присутствии Бога...»
— По существу я мог бы сделать некоторые оговорки, — заключил он, — но форма прямо волшебная!
— И я могу сделать кое-какие оговорки; конечно, не те же, — сказал Гуинетт. — Вы знаете какие, лейтенант Рэтледж?
Офицер вздрогнул. И знаком показал, что не знает.
— Как, — с огорчением сказал Гуинетт, — вы не помните этой цитаты из Эмерсона? А между тем ее именно я взял как тему, когда полтора года назад произнес, по просьбе вашей матушки, речь в день рождения мисс Реджины Сполдинг.
Рэтледж покраснел, как пион.
— А кстати, — сказал преподобный, — я забыл, и извиняюсь в этом, спросить вас про мисс Сполдинг. Надеюсь, там все благополучно?
— Да, благополучно, — пробормотал несчастный.
— Какая это обворожительная особа! — продолжал пастор.
— А кто же это, мисс Реджина Сполдинг? — равнодушно спросила Аннабель, пившая маленькими глотками смородиновку.
— Это невеста лейтенанта Рэтледжа, — просто ответил Гуинетт.
Наступило молчание. По темной
«О, молодец! — радостно сказал самому себе отец д’Экзиль. — Нет, ты не обманул меня. Если бы ты знал, как я люблю тебя за твою неумолимую прямоту, с которой ты залезаешь ногами в блюда».
Ему не о чем было больше заботиться. Ему оставалось только следить, как скачками катилась с вершины горы огромная скала.
— Вы не знаете мисс Сполдинг, миссис Ли? — спросил пастор.
— Каким образом я могу знать ее? — отвечала Аннабель, рассмеявшись. — Ведь я не из Чикаго.
— Лейтенант мог показать вам ее карточку; она у него в чемодане.
— Он не оказал мне даже чести рассказать о ней, — продолжая смеяться, сказала Аннабель. — Не правда ли, лейтенант?
— Я... — начал уничтоженный Рэтледж.
— Но эту забывчивость можно легко исправить, не правда ли? Принесите мне ее портрет.
— Простите, если я... — пробормотал он.
— Что? — высокомерно произнесла она. — Я должна два раза просить вас об одном и том же?
Он вышел и скоро вернулся с дагерротипом в руке, на котором была изображена со склоненной головкой англосаксонская красавица.
— Очень хороша, много характера в лице, — небрежно сказала Аннабель. — А когда назначена свадьба?
— После окончания кампании, — сказал Гуинетт. — Разве не жалость смотреть, как политика оттягивает заключение союза между такими двумя совершенными молодыми людьми!
— Ну, как вам нравится мой гость? — невинно спросил отец д’Экзиль, когда простились Гуинетт и Рэтледж, вместе отправлявшиеся в американский лагерь.
— Ваш гость... — сказала она.
И расхохоталась нервным смехом.
— Вы спрашиваете, как он мне нравится. Я нахожу его гнусным и зловещим, зловещим и гнусным.
У иезуита был сокрушенный вид.
— Вас это удивляет?
— Меня это стесняет, — сказал он. — Я совершенно ошибся насчет ваших чувств к нему, и только что позволил себе...
— Что вы себе позволили?
— Пригласить его прийти завтра.
— Пригласите его на завтра, на послезавтра, пригласите его обедать, завтракать, спать, если вам это нравится, — сказала Аннабель. — Прошу вас помнить только об одном: в воскресенье я уезжаю, вот и все.
— Не беспокойтесь, — опуская голову, сказал отец Филипп.
Они вошли в дом.
— Что делает здесь эта ваза? — сказала Аннабель, остановившись у чудной китайской вазы, стоявшей на маленьком столике. — Роза!
Прибежала горничная.
— Почему ваза эта не уложена?
— Она была уложена, госпожа, — сказала, ворочая испуганными глазами, негритянка. — Но она была в том чемодане, который госпожа приказала раскрыть.
— В настоящее время один только ящик не раскрыт, — сказал иезуит.