Солнце любви
Шрифт:
– Погоди, философ! За какой- нибудь забытый грешок мне уже гарантирована раскаленная сковородка, так? Так не надежнее ли заранее заручиться силой низшей?
– Ненадежно, обманут. Будешь гореть, как все.
– Сие неизвестно, зато с моей стороны честно. Я не слуга двух господ, как все вы: и Богу свечка и черту кочерга. Я человек простой.
– Сатанист и впрямь примитивен, он не ощущает великую тайну Бога.
– А ты ощущаешь, да? — разозлился «сатанист». — Молельщик ты наш великий!
Чтобы не поддаться гневу,
– Ну, смотри, Воланд тебе даст прикурить!
– А Бог твой? Загонит в ад за ерунду.
– Он простил на кресте даже убийцу. В твои годы меня мучили те же проблемы.
– А теперь ничего не мучает?
– Понимаешь, — продолжал Петр Романович с несвойственным ему терпением и откровенностью, — в своем прощальном письме из лагеря брат попросил каждый день молиться за него. Я начал по обязанности, потом втянулся.
– И вымолил его «воскрешение» и смерть, — бросил Поль небрежно. — Впечатляющий результат.
– Который свидетельствует, что истинного общения с небом я не достиг.
– Что является критерием истинного общения?
– Святые засвидетельствовали: слезы.
– Что-что?
– Непроизвольные слезы во время молитвы — это знак: Бог тебя зрит.
– Даже скупой мужской слезинки за девять лет не пролил?
Петр Романович в третий раз воздержался от гневного взрыва.
– Поль, тебе было всего восемь, но может быть, ты помнишь хоть что- нибудь из тех событий?
– Еще бы! Меня же следователь допрашивал. Все помню — до припадка. Потом, конечно — амба!
– Ты действительно видел Павла за кустами во дворе?
– Честное октябрятское!.. Ну, видел, видел.
– Верю. Кардинальный вопрос: когда?
– Я искал своего незабвенного зайца.
– Твое безостановочное нытье я помню. про какую-то барабульку, бестолковку.
– Однако и у тебя память! Балаболка — прозвище игрушки. Забавно, что та блудница (определение из твоего лексикона) убита вашим зайчиком.
– Сомневаюсь. — И в который раз за сегодняшний день Петр Романович пересказал диалог по телефону с братом — диалог, который с каждым разом проявлял все более сокровенный смысл: орудие убийства — мертвая голова в крови на тротуаре в переулке.
– Отдает глюками, — заметил Поль, но чувствовалось, он потрясен. — У тебя есть объяснение?
– Пока нету.
Кузен заговорил размеренно, отстраненно, будто бродил в воспоминаниях детского темного и очень страшного леса:
– Все сидели за столом, когда мне вздумалось поискать Балаболку в кухне на подоконнике.
– И я сидел? Точно?
– Вспоминай. Дед, по праву первородства, произносил речь с солдафонской своей прямотой: супружеский долг до конца не выполнен, папа с мамой не родили внучку.
– Как ты можешь помнить такие подробности?
– А я обиделся — внучка им нужна! — и отправился на поиски.
– Да, я сидел за столом. И сдалась тебе эта проклятая Балаболка!
Поль вдруг захохотал.
– Нет, умереть можно, как все странно, забавно! Сдалась. Дед забыл привезти игрушку на дачу. словом, сплошные обиды. Смотрю — во дворе за кустами крадется Павлик. Конечно, я не догадывался о значении моих показаний, было приятно вдруг оказаться в центре внимания. И только я вам доложил о Павлике, как почувствовал приближение «черной собаки» — так в детстве я называл этот «провал в вечность». Больше ничего не помню.
– Ты кричал: «Уходите все! Я хочу с папой!»
– Я всегда ощущал его как самую надежную опору. Ну, «священная болезнь» замечательно описана у классика, для меня же все припадки соединились в один давний кошмар.
Как очнулся — что, где, когда? — не помню. Я уже на кухне и повторяю незнакомому, но заинтересованному дядьке про то самое видение перед «провалом» — Павлик в кустах.
– Ты как будто угадал, что нужно следователю. Мистика.
– Да, нечто необычное в этом есть, ведь с тех пор эпилептический бес меня покинул.
– Клин клином вышибают. — Петр Романович помолчал. — Ума не приложу, как согласовать твое свидетельство с моей версией.
– У тебя уже есть версия? Любопытно.
– Ну, не версия — логическое предположение: не мог же Павел присутствовать при убийстве своей невесты, а потом убийцу покрывать. Он должен был уйти раньше, до того, как я привел ее к нам домой.
– То есть не Павел убил? Сильный ход, философ, я с тобой.
– Сколько раз я просил не называть меня философом!
– Богословом?
– Не кривляйся. И учти: это не игра в шахматы.
– Надо думать. Речь идет о твоей шкуре. Когда ты привел эту бесценную Жемчужину [1] к себе, то видел розы?
1
Маргарита — с греч. жемчужина
– Подсознательно я запомнил золотистое пятно — отражение роз в зеркале.
– И впоследствии решил, что брат прятался где-то в квартире?
– Да. По первоначальным же показаниям Павла, он поставил букет в воду и отправился на бульвар выследить Маргариту. Потом — в Завидеево.
– Почему подсудимый изменил показания?
– Вероятно, под давлением «органов», а также из отчаяния, отвращения к жизни после гибели невесты — приблизительно такой диагноз поставили мы с адвокатом.
– Итак, что мы имеем? — подвел итог адвокат начинающий. — Мотив налицо. Признание. Розы. Мое «видение в кустах», разрушающее алиби. Что еще?